Роман по заказу
Шрифт:
— Эка, что вспомнили!
— Не вспомнил — не забывал. И сами покоя не знали, и вас замучали.
Новый административный корпус, половину которого отвели под спортивный зал, строили так называемым хозяйственным способом — без подрядчика, сами. Стройка затягивалась, не было, пожалуй, дня, чтобы в торг к Розе Яковлевне не наведывался завхоз детдома Уразов либо не звонил, не заходил Орлов. Требовалось все подряд: стекло, гвозди, шифер, олифа, краски — не сразу подберешь это в магазинах и сейчас, тогда же, побольше двадцати лет назад, любой стройматериал был проблемой.
— Как же вам откажешь! Вон вы с каким аргументом
— Правильно — дети, — охотно, улыбаясь, подтвердил Орлов.
Не удержавшись, Роза Яковлевна отвинтила золоченую пробку, понюхала.
— Прелесть какая! Спасибо, Сергей Николаич.
— А я, знаете, еще что помню? — спросил Орлов. — Как вы нам мандарины отдали.
— Вот это уж не помню.
— Ну, что вы! Вскоре после войны, под Новый год. Это уж точно — елку мы делали. Позвонили вы и говорите: получили несколько ящиков, первый раз за пять лет. В магазины, говорите, отдавать не будем — мало, сами продавцы разберут. Решили — в детсады да вашим ребятишкам. Присылайте — берите. Мы их на елку на ниточках повесили. А после раздали. Один парнишечка получил свою долю и за брюки меня дергает: «А с энтими шариками — чего делать?»
— Я почему-то другое хорошо запомнила. — Роза Яковлевна рассмеялась. — Как прибежали вы материю на свадебное платье просить. И забыли, как называется. Говорите — на какого-то греческого бога похоже. Насилу догадалась: гипюр!
— А, это мы наших воспитанников женили, — подтвердил Сергей Николаевич. — Прекрасная пара!
Роза Яковлевна всегда относилась к Орлову с неизменной симпатией, непроизвольно — из-за тех же детей, вероятно, — выделяя его среди других загоровских директоров; после же неожиданного знака внимания, подарка, к этому прочному уважению добавилась какая-то теплота, чуть ли не родственная. Вероятно, нечто подобное привнеслось и в отношение Орлова к ней. Прежде, во всяком случае, их разговоры происходили только на служебной почве, в торговском кабинете да на районных совещаниях. А тут, вскоре столкнувшись с Розой Яковлевной поздним вечером на улице, Орлов вызвался проводить ее до дома; по дороге посидели на скамейке, с удовольствием по-дружески поговорили. То, что их могли увидеть в такой поздний час, на чужой скамейке, оживленно беседующих, их не смущало, не заботило: к ним ничего не могло пристать — слишком хорошо загоровцы знали их, да и, кроме того, кому бы пришло в голову сплетничать о людях их возраста? Их первая и единственная прогулка произошла, когда им обоим было близко к шестидесяти, а Сергею Николаевичу оставалось жить всего с полгода…
…Плоский бело-розовый диск с золотистыми дубовыми листками по поверхности лежит на столе, — отталкиваясь от него, воображение легко воссоздает картину, не столь уж, может быть, далекую от действительности. Коренастый большеголовый мужчина с белыми висками заходит в московский парфюмерный магазин, что в начале улицы Горького и, растерянно поплутав взглядом по рядам всевозможных коробок и флаконов, просит дать самое лучшее. Покупатель пожилой, одет скромно и все-таки за ценой не постоит, — мгновенно, натренированно определив это, продавщица в синем фирменном платье подает ему черную бархатную коробку. Брови у покупателя на секунду, от замешательства, вздрагивают — все же с курорта, обратная дорога, и, прикинув, что на постель
— Поберегаю, — признается Роза Яковлевна. Она отвинчивает пробку, выливает несколько капель на ладонь, — по комнате распространяется запах каких-то трав, как если бы сюда внесли охапку недавно скошенного, чуть привядшего на солнце лесного сена со стеблями тмина, медуницы и привяленной земляники. Пожилая остроносая женщина с серебряными нитями в коротких каштановых волосах бережет, конечно, не сами духи — память о человеке, их подарившем; веснушки на ее загорелом, вспыхнувшем от смущения лице становятся заметнее, огнистее. — Смешно, наверное, говорить… Растрогал он меня. И поняла я, что давно он для меня — ну, близкий, что ли. Сама поразилась…
— А он знал об этом?
— Вы скажете! — ахает Роза Яковлевна; нелепый ненужный вопрос веселит ее, короткие каштановые с сединой волосы залетают на щеки. — Откуда ж ему было знать, если я сама только что сообразила!
— Спасибо вам, Роза Яковлевна.
— Мне-то за что? — искренне удивляется она, убирая в сумочку флакон.
За то, что познакомились с ней, за ее откровенность, за то, что сберегла и показала этот флакон-талисман, с его помощью воскресив человека и дав возможность поглядеть на него, живого, — перечень мой велик, взаимосвязан и еще не полон.
— За все, Роза Яковлевна, — неопределенно и как можно точнее объясняю я.
Ранний вечер кое-как наконец запихал, упрятал солнце за крыши, и хотя духота еще не поредела, зато и не калит впрямую. Мы сидим с Евгением Александровичем во дворе детдома на скамье — слева от двухстворчатых, настежь открытых дверей жилого корпуса. Евгений Александрович в белой нейлоновой рубахе с аккуратно закатанными рукавами; в ней тягостно — он, разговаривая, то машинально расстегивает одну пуговицу за другой, до пояса, то — завидев кого-нибудь из ребят, так же машинально застегивает их: негоже — директор.
— Понимаете, — говорит он, подтыкая пальцем переносицу массивных очков, — ежегодно нам закладывают средства на текущий ремонт. А мы считаем, что целесообразней строить новое помещение. Современное, со всеми удобствами, специально спланированное. Есть отличные проекты!.. И практически — за счет тех же средств. Если их не распылять, конечно. Райком поддерживает. Голованов с нашими выкладками познакомился — обещает, вместе поедем пробивать. Мы ведь на областном бюджете…
Рассуждает молодой директор убежденно, уверенно, опираясь на мнение коллектива — мы, хотя руководители его возраста сплошь и рядом козыряют своим петушиным я. Впечатление такое, что он прочно встал на ноги, почувствовал под собой почву, — это ведь он и всего полгода назад, при первом знакомстве, откровенно, с нотками растерянности признавался, как трудно ему тут работать после Орлова. Любопытствуя и вместе с тем придав вопросу шутливый тон, спрашиваю, почему теперь не сковывает его незыблемый авторитет предшественника? Чуть смутившись и легонько хмурясь, Евгений Александрович неторопливо, словно на ощупь подбирает слова, выражения, не столько, пожалуй, отвечая мне, сколько пытаясь осмыслить — для себя же — происшедшие с ним перемены.