Роман с Хаосом
Шрифт:
Я откровенно развлекался, употребляя все свои небогатые познания в области бихевиористики и лингвистических экзерсисов в просторечии именуемых «юмором висельника». В основном пел песни, начав с «Лили Марлен»:
…Есть ли что банальней смерти на войне
и сентиментальней встречи при луне,
есть ли что круглей твоих колен,
колен твоих,
Ich liebe dich,
моя Лили Марлен,
моя Лили Марлен.
— Заткись, слышишь? — рявкнул тот, что наверняка был начальником. — Krievu cъka!
Ах,
Die Fahne hoch
Die Reihen fest geschlossen,
S.A. marschiert
Mit ruhig festem Schritt!
Kam'raden die Rotfront
Und Reaktion erschossen
Marschier'n im Geist
In unsern Reihen mit!
Die StraЯe frei
Den braunen Batallionen,
Die StraЯe frei
Dem Sturmabteilungsmann!..
Последними строфами я явно намекнул на отловивших нас «полицейских», как один облаченных в ужасающие неопределенно-коричневые тряпки. Главный едва услышав слово «Sturmabteilungsmann» и углядев подмигивание уже заплывающим глазом, немедля поднялся с табурета сколоченного из шершавых некрашеных досок и припечатал мне кулачищем по глазу здоровому.
— Не понимаешь, когда тебе русским языком говорят? — грозно осведомился истязатель.
— Ka runa s'itie krievi — пошел в жопу, кретин! — не остался я в долгу. За шесть часов абсолютно бессмысленного допроса я уже пытался немного говорить по-латышски. За хамство вновь схлопотал, но не больно, по европейски. — Расстреляли бы скорее, что ли? Надоело!
— Сиди-и… — с прибалтийской протяжностью устало буркнул главный. Было ему годочков под шестьдесят, седые усы, будто у Тараса Бульбы, одет почище других «стражей» и в качестве знака различия носил на рукаве затертую красно-бело-красную повязку. — Прибудет господин полковник с патрулем союзников — тогда и решим, что делать.
Дастин, привязанный к соседнему стулу и скованный ржавыми наручниками, только головой помотал. Видно, уже осознал наше положение, а таковое положение плачевнее бывает только у покойников…
Дела же обстояли следующим образом. Хотите верьте, хотите не верьте, но это был 1973 год. Шел тридцать четвертый год Второй мировой войны, каковая, как известно каждому, началась в 1939. Город, в который нас забросил Хозяин, оказался Ригой, и располагался он на передовой противостояния Запада и Востока. Две ядерные бомбардировки — семь лет назад и три, сегодня вот союзнички НАТО (объединившиеся с Германией, в которой после смерти Гитлера (в 1949 году, кстати) правил гроссадмирал Дениц) попробовали пощупать оборону русских на направлении реки Гауя — там у коммунистов укрепрайон, почище чем линия Мажино. Вот вам и три тактических ядерных взрыва на высоте шестисот метров… Кто правит в России? Генералиссимус Георгий Жуков, кто ж еще…
Старикан-начальник оказался словоохотливым и понарассказывал нам с Дастином таких ужасов, что волосы шевелились буквально на всех местах, где росли. Ядерная зима уже одиннадцать лет, но это не помешало невероятному технологическому скачку в великих державах — америкашки, вон, уже на Марсе базу построили — хотят «генофонд нации» уберечь от кошмаров бытия на Земле. Русские
М-да, хмур латыш, но любит песни, как выразился один знаменитый поэт. Мне и Дастину ничего не оставалось делать, как объяснить, что приехали мы на гостеприимное рижское побережье из далекого и мирного будущего, и вроде как еще даже не родились… И что Вторая Мировая кончилась в 1945, а Латвия снова вошла в состав СССР (тут я первый раз схлопотал по морде). Однако нас вежливо выслушали, покивали и любезно сообщили, что последний в городе психиатр — вот незадача! — скончался месяц тому. Хорошо еще своей смертью помер — от собачьего бешенства. Так что, милые молодые люди, кончайте нести чушь и рассказывайте, кто вы, с какими целями, шифры, явки, пароли и так далее…
По окончании пятого часа такой беседы я и начал импровизированный концерт, сперва рассказав анекдот про Штирлица, который погладил кошку, но та почему-то сдохла. Хмурые латышские стражи юмора не поняли — зачем, мол, некоему господину Штирлицу надо было гладить кошку утюгом?
Положеньице…
Когда репертуар был исчерпан, начальник проворчал нечто наподобие того, что хуже эстонцев только русские.
Я сотый раз осмотрел помещение, где нас содержали, изыскивая хоть минимальный шанс к бегству. Бесполезно, даже мечтать на следует — горячие парни с побережья, гордо именовавшие себя «национальным ополчением», избрали для своего притона бомбоубежище, видимо, еще гитлеровско-сталинских времен… Все предметы несли на себе яркий отпечаток сороковых и пятидесятых годов ХХ века. Все было массивное, цельнолитое, добротное, никакой тебе ДСП. Правда, эстетики здесь тоже не наблюдалось.
На полках выстроились какие-то никелированные цилиндры сантиметров тридцать высотой. Они напоминали снарядные гильзы. Ниже имелись запас лампочек, бухта провода, плоскогубцы, отвертки, два молотка, специальные кусачки для зачистки проводов, паяльник, нож и топор. Сбоку к стеллажу с видом перебравших алкашей прислонились два багра.
Силовой щит. Ручной насос. На гвозде болтался костюм биологической защиты, чудовищное дитя эпохи раннетехногенной цивилизации.
Стены сине-зеленые, заиндевевшие, скользкие. Оружие у ополченцев где антикварное — вроде немецких автоматов МП-38 «Шмайссер», но другие сжимали в руках нечто весьма похожее на лучевые винтовки — только слишком уж тяжелые, неэргономичные, какие-то чересчур кондовые. Начальник же с недоумением рассматривал наше с Дастином оружие — изящную, на основе титановых сплавов, с монитором счетчика зарядов, почти невесомую импульсную винтовку. Более всего усатого поразил штамп производителя: «Сделано в Евросоюзе».
Я повернулся на звук — в зал втолкнули еще одного пленного. Парень лет двадцати пяти, белобрысый, взъерошенный, чумазый, в изумительно грязном камуфляжном комбинезоне — серые, бурые и белесые продольные полосы. Запястья скручены сзади — о ужас! — колючей проволокой. Такое зрелище в наши просвещенные времена вызвало бы у представителей любой комиссии по правам человека культурный шок, истерику и глубокий обморок…
Камуфляжного весьма бесцеремонно подпихивали прикладами в спину, тот в ответ изощренно матерился на родном мне русском языке.