Роман с Полиной
Шрифт:
— Денди, джентльмен, — сказал про меня Володя.
Я не мог поехать на долгожданную встречу на разбитой «семерке» и тем более на метро. Дружище Вован пошел мне навстречу и выдал доверенность на свой выдающийся раритет. Как ни странно, этой махиной было легко управлять. Зато выглядел он прекрасно — сверкающая никелем и черным лаком громада.
Бедная Полина чуть-чуть испугалась, увидев меня вылезающим из раритета.
— Боже мой, на вас лица нет, кто вас опять так избил?
— Кто нас может избить? — устало возразил я и смело обнял ее. —
— Однако, видать, это не простое дело — покупка ткацких фабрик в Иванове, — сказала Полина. — А в остальном вы повторяетесь, это становится неинтересным.
— Интересное я жду от вас, — ответил я, открывая перед ней тяжелую бронированную дверцу. — Извините, что я заехал за вами на этой хламиде. К сожалению, это единственное, что у нас осталось, редкая вещь, реликвия, раритет, один английский коллекционер предлагает сто тысяч фунтов, но товарищ ни за что не отдаст, на нем ездил Сталин на ялтинскую конференцию.
— Мне надо с вами кое о чем посоветоваться, — очень серьезно сказала Полина, — и даже может быть кое о чем попросить.
Она убила меня.
Мы сидели в «Оскаре», в очень дорогом кабаке. Мы были одни, за нами сразу ухаживали пять человек. У нас было шампанское во льду, серебряное ведерко. Блюдо с фруктовым ассорти на десерт за 15 тысяч.
Мы танцевали с ней. Я обнимал ее нежное тело.
Но она убила меня.
Она начала издалека. Голубчик, вы так мощно все развернули. У вас, видимо, такие связи. Познакомили бы меня с каким-нибудь иностранцем. Все пока вроде бы в шутку, как хочешь, так и понимай.
Я тоже чуть-чуть пошутил, хотя внутри защипало.
Потом то же самое, но активнее. Анатолий Николаевич, помогите мне выйти замуж за иностранца, у вас такие связи. Я буду так благодарна. Я вас никогда не забуду, я вытащу вас отсюда. Я не могу больше здесь. Меня измучил весь этот кошмар, вся эта политика и нищета…
Что знаешь ты о нищете, холеная, балованная особа. Конечно, я так не сказал, я переживал свое горе.
Она сказала, что работает в каникулы, так просто, от скуки, а главное для языковой практики переводчиком в службе знакомств. Там всякие бабы переписываются с американцами, посылают им свои фотографии. Потом «женихи» приезжают сюда вроде бы как туристы. Если бы я только видел, какие это жлобы, как они хотят все поиметь за свои сраные доллары, какие все это ничтожества, просто какие-то слизняки, отбросы цивилизации.
Но вот появился один довольно приличный профессор, у них профессора молодые, имеет свой дом в Бостоне, и вообще очень милый. Но до того нерешительный. К тому же она переводчица. И не имеет права внаглую перебегать дорогу клиенткам, которые вносили за все это деньги.
Одним словом, у них будет прощальный бал. Я должен изображать из себя Полининого жениха. Или что-то еще в этом роде, я что-то плохо ее понимал. В общем, по ее замыслу это как-то должно подстегнуть американа, и он пригласит ее к себе в гости, и она познакомится
Если вы были когда-нибудь сильно несчастливы — до того, что у вас кружится голова и вы теряете связи с реальностью, — вы были несчастливы так же, как я тогда.
— Я все сделаю, — сказал я Полине, — но у меня есть условие — ты должна переспать со мной. Это мое условие.
— Надеюсь, что бы я ни ответила, вы отвезете меня домой? — спросила она.
— Да, конечно, — ответил я.
Дорогой она спросила, неужели я смогу переспать с женщиной, которая презирает меня.
— С радостью, — ответил я.
Вот такие складывались у нас отношения.
На переезде у Рижского вокзала я встал рядом с тем «мерседесом», из-за которого сидел в КПЗ. Он уже подновился, падла, никакого следа. Ох, как я был зол на все. Я опустил стекло с Полининой стороны и постучал ему в дверцу.
Ты, сучий потрох, сказал я ему, если ты не заберешь свое паскудное заявление, я из тебя все сало вытоплю. Полина подо мной, я, перегнувшись, полулежал на ее прекрасных коленях, сжалась от страха.
Сытая наглая ряха ответила мне очень вежливо; я надеюсь, говорит, что вы говорите плохо подумав.
— Плохо подумаешь ты, когда твои потроха полетят к чертям вверх тормашками.
Он засмеялся и на полную мощность включил магнитофон, на который было записано все, что я говорил. Это, говорит, будет свидетельство против вас, если что вдруг случится.
— Вы страшный человек, — сказала потом Полина. — Теперь я вижу, вы даже можете изнасиловать женщину.
— А потом убить и съесть, — подтвердил я, от чего ее передернуло, — это в моих звериных правилах.
Когда мы подъехали к ее домам — она никогда не подъезжала точно к своему дому, а выходила в микрорайоне, и это были массивные дома партийной архитектуры, в которых жила элита, — она попросила у меня взаймы 120 тысяч, чтобы купить туфли к прощальному балу. Не хочу, говорит, брать у родителей.
Я, не глядя, вытащил из кармана пачугу денег, все, что осталось у меня от обмененных 400 долларов, сунул ей не считая и укатил не прощаясь.
Во мне все горело от большой обиды.
Я купил десять билетов «шанс» и пятнадцать «помощь детям Чернобыля». В первой совсем пролетел. Во второй выиграл двадцать долларов.
Когда стемнело, я пошел в казино и сразу в дурной нелепой игре спустил двести тысяч.
У меня кое-что оставалось. Я выпил стакан джину с тоником. Угостил какую-то страшную сухопарую бабу, которая ко мне привязалась.
Потом в «комке» купил две огромных бутылки водки и что-то пожрать.
Мы упились с этой бабой у меня на квартире. От нее как-то странно пахло. Мы трахались, и я никак не мог кончить, баба кричала, что я титан, сам Петр Первый. Но я не мог, хотя уже стал звать бабу Полиной и говорить, Полина, я е… тебя.
Такой был кошмар.
Когда я очухался, бабы не было. Но и барахла, которое привезли папа с мамой из Турции, тоже не было.
Я пожрал каких-то консервов, которые запасала мама, и поехал попариться в Филевские бани.