Роман-трилогия «Остров Русь»
Шрифт:
— Ты мыслишь?
— Да, — скромно ответила первая голова.
— Значит, существуешь. А ты?
— Тоже! — косясь на первую голову заявила вторая.
— А ты?
— И я!
— Он? Она? Вместе? Все семь, что ли? Ну, ребята! Как говорил один мой маленький друг, генло муф-ап, фараон сен крап. Или, по-простому: у семи нянек дитя без глаза. Нельзя же всем семи головам заведовать движением! Давайте решим: кто будет двигать ногами, кто языком, кто будет есть и пить, кто вылизываться, кто следить за приближением неприятеля,
— Я вылизываться не буду! — заорала вторая голова, оказавшаяся самой слабонервной. — Пусть первая этим занимается, у нее язык длинный!
— Ах ты гадина! — завопила первая голова. — Ты, значит, богатырей будешь есть, а я — вылизываться?
— Всегда так было, по жизни, — упрямилась вторая голова. — Кто-то ест, а кто-то вылизывает...
— А-а-а! — завопила первая голова и вцепилась во вторую. Пятая, до сих пор меланхолично наблюдавшая за происходящим, встрепенулась и заорала:
— Оставь вторую в покое, она анекдоты о богатырях рассказывать умеет!
И вцепилась в первую.
— Не трожь, у первой язык самый длинный! — проревела четвертая голова, перекусывая шею пятой.
— Сосед, ты посмотри, что они творят? — изумилась шестая голова, обращаясь к седьмой. — Разнимем?
И две головы дружно дохнули на дерущихся огнем. Третья голова, которой тоже досталось, завопила:
— Что вы лезете в наш внутренний конфликт? Что, самые крайние?
Вместе с четвертой головой, уже расправившейся со своим противником, они дохнули пламенем на шестую и седьмую головы. И началось. Из багровой огненной тучи слышалось щелканье челюстей, вопли, и, временами, тяжкое падение откушенной головы. На землю лилась черная кровь.
— Ребята, ребята, — повторял изумленный Кубатай, отступая. — Я ведь только хотел решить все по-интеллигентному, по-культурному...
Алеша Попович схватил мудреца за шкирку, посадил на коня, и стегнул коня нагайкой.
— Сваливаем, — поддержал его Добрыня, подстегивая ломовую лошадь Ильи Муромца. Иван подхватил с земли погнутую булаву и поспешил за ними.
Когда друзья отъехали на пару верст, Илья разлепил глаза и спросил:
— Что, съели мудреца?
— Нет...
— А чего так тихо?
Богатыри глянули на Кубатая, и увидели, что несчастный мудрец вновь принялся есть семечки. Через силу, давясь и отплевываясь, но не останавливаясь.
— Это Марьюшка, — догадался Иван. — Когда уезжали, она Кубатаю сказала: пусть мои семечки тебе сами в рот лезут, когда слов мудреных некому будет сказать. Вот они и лезут. Сбылось пожелание.
За спиной богатырей гулко ударил взрыв. Запахло свежестью, как при грозе.
— Самоистребилось чудище, — заключил Добрыня. — Вовремя отъехали, а то бы ударной волной покалечило. Молодец, Кубатай! Это ж надо — такого зверя до смерти заболтать. У меня-то, если честно, уже попа сыграла...
— А чего вы боялись? — удивился Смолянин. — Вот я, как Алеша
Богатыри засмеялись шутке, и дружно похлопали Смолянина по плечу, как бы принимая его в добры молодцы. Доехав до ближайшей речки они простирнули портки, разложили скатерть-самобранку, что дала в дорогу Марьюшка, и перекусили: салом, бананами, парным молочком и солеными огурцами. Завершила пир знатная медовуха.
И только Кубатай, обреченный поглощать семечки, ожесточенно лузгал Марьюшкин подарок. На глазах его выступали слезы, лоб вспотел, но он героически добивал второй мешок.
Глава четвертая, в которой хитроумный Иван-дурак побеждает искушение великое
Гнев, о бояны, воспойте Ивана, Иванова сына... Да и как тут не гневаться — на свою, да спутников недальновидность? Ведь знали же, что дорога не только посуху пролегает, что река Смородина на пути, а не позаботились!
— Что ж ты, Кубатай, — укоризненно сказал дурак кавказцу, когда до реки они добрались, — мудрецом слывешь, а ек надоумил хоть лодчонку какую-никакую прихватить!
— Не кручинься, Ваня, — бодро ответствовал Кубатай, — глянь, какие вдоль берега деревья знатные растут! Вмиг плот соорудим!
Сказано — сделано. За работу они принялись. Илья с Добрыней деревья валили, Алеша с Иваном сучья рубили, Смолянин лианы заготавливал, а Кубатай — командовал. Глазом моргнуть не успели, как дело сделано было: не плот — красавец! А посреди него мачту поставили, на ней парус приспособили — скатерть-самобранку, что Марья в дорогу дала.
— Лошадей придется тут оставить, — заметил Илья. — И на плот они не влезут, и отпускать нельзя — для обратного пути надобны...
— Ничего, — ответил Иван, — подождут денек, мы ведь завтра уже и воротимся.
Привязали они коней к деревьям, столкнули плот во Смородину, да и поплыли ветерком попутным гонимые. Подправляли курс шестами длинными.
И трети пути не осилили, как откуда ни возьмись музыка райская раздалась. Льется так, словно разом со всех сторон гусляры на гусельках наигрывают. Да и не бояны наши доморощенные, а виртуозы умелые, заморские.
Стали путники кругом оглядываться. Глядь, вкруг судна из волн девы красные, с дивным пением на устах, показались. Словно рыбки резвятся, поигрывают, нашим молодцам лукаво подмигивают.
— Жарко что-то, — сказал Кубатай, — искупаюсь я, что ли...
— Я тоже! — воскликнул Смолянин. — Я вообще купаться люблю. — Вот, — поднял он вверх руки, — даже перепонки есть.
— Не купаться вы любите, а девами морскими прельстились! — догадался Иван.
— А хоть бы и прельстились, — сварливо ответил Кубатай, — твое какое дело? Ревнуешь, что ли?
— Да это ж русалки, не женщины, они нас в пучину заманивают! — попытался Иван образумить кавказца. — Коль не выдержишь, сложишь голову.