Роман века [вариант перевода Фантом Пресс]

Хмелевская Иоанна

Гладильная доска и в самом деле стояла в комнате прислуги, в углу за шкафом. Рядом, на полочке, стоял и утюг. Я с трудом удержалась от того, чтобы не помчаться к мужу с радостной вестью.

А потом меня поразило следующее соображение: утюг находился там, где и должен быть, так почему же он не мог его найти? Не знает, что в доме есть домработница? Ну, допустим, раз есть домработница, сам никогда ничего не гладил, даже порток себе, эта сторона жизни его абсолютно не интересовала, допустим, утюг ему понадобился первый раз в жизни и он не имел понятия, где ему положено быть. Допустим. И что искал его в самых несуразных местах из-за сумасбродной Басеньки — тоже

понятно. Не понятно только, почему делал это втайне от меня. Тут могут быть разные объяснения. Например, он занимается каким-нибудь нелегальным бизнесом, мошенничеством, злоупотреблениями, не знаю, чем еще, и очень не хочет, чтобы Басенька знала об этом. Вот и с Викторчаком не хотел говорить, пока я не выйду из комнаты. Или такой вариант: он прекрасно знает, что я — не Басенька, по каким-то своим соображениям не показывает мне этого, притворяется, что принял меня за Басеньку, а чужому человеку не желает открывать свои коммерческие тайны и боится, что я пойму, что он понял…

От всех этих сложностей голова у меня пошла кругом. Так недолго и свихнуться. Я окончательно запуталась в своих рассуждениях, но меня не покидало тревожное ощущение — что-то тут не так… Перед выходом на прогулку я наткнулась в холле на этого забитого, несчастного дуралея, и невольно в сердце закралась жалость.

— Ты, конечно, так и не нашел утюга? — презрительно спросила я. — Стоит на своем месте, в комнате прислуги, как тебе и говорили. Не знаю уж, где были твои глаза…

Дуралей мрачно взглянул на меня, кинул «Ну не видел!» и скрылся в кухне.

Домой я вернулась довольно поздно, никакие злые предчувствия не мутили мне душу. Мутили ее мысли о жене блондина моей мечты. Я третий раз встретила его в скверике, и во мне зародилась робкая мысль о том, что он с ней поссорился. Иначе зачем ему гулять в такую промозглую погоду по такому жалкому скверику?

Занятая своими мыслями, я почти механически открыла дверь, собираясь подняться к себе, но в холле меня поджидал муж. Вид его был ужасен — руки по-наполеоновски скрещены на груди, ноги широко расставлены, мрачный взгляд исподлобья выражал отчаянную решимость, а сквозь стиснутые зубы прорывалось странное, глухое урчание.

Удивленная, я остановилась у двери. Что бы это значило? Муж сделал резкий выпад вперед одной ногой и неожиданно рявкнул громовым голосом:

— Распутница!!! Я остолбенела. Что на него нашло? Всего можно было ожидать от такого человека, но только не этого. Да какое он имеет право?!

А муж продолжал бушевать. Убрав ногу на место, он сделал выпад другой — ну прямо гимнастические упражнения! К тому же принялся угрожающе размахивать руками и наконец, погрозив мне кулаком, завыл, на этот раз для разнообразия дискантом:

— Потаскуха!!! Мне все известно! Не позволю марать мое доброе имя! Не позволю шляться по сточным канавам!

Я совсем обалдела. При чем тут сточные канавы, Господи Иисусе! Это о моих прогулках по скверику, что ли? Ну мокро там, в самом деле, ну грязно, но мараю я Басенькину обувь, а не его доброе имя. Напился, хватил лишнего? Я не столько испугалась, сколько удивилась, и опять не знала, как поступить. Обидеться и уйти? Принять активное участие в семейном скандале? Никаких инструкций на сей счет я не получила, опять упущение. А муж тем временем совсем распоясался:

— Хватит с меня твоих хахалей! Больше я не потерплю. Ты моя жена или не моя? Убью эту скотину. Убью-у-у!!!

Скотиной, которой грозила опасность, мог быть лишь Стефан Паляновский. Будучи Басенькой, я должна встревожиться за

здоровье любовника. Надо както утихомирить мужа. А тот неистовствовал. Он рычал, как раненый буйвол, мешая мне собраться с мыслями.

— Заткнись! — рявкнула я, воспользовавшись передышкой законного владельца Басеньки перед очередным воплем. — Люди услышат!

Буйвол замер с занесенным кулаком. С носа слетели очки, он поправил их свободной рукой. Спокойно двинувшись к лестнице, я выразительно покрутила пальцем у лба и холодно заявила:

— И вообще, в таком тоне я отказываюсь говорить с тобой. Ни по каким сточным канавам я не шляюсь, не говори глупостей.

И уже с лестницы бросила:

— А если тебе что не нравится, можешь развестись со мной и не устраивать тут базарные скандалы. Муж оживился.

— Никаких разводов! — заявил он спокойно и даже с удовлетворением. — И не надейся. А твоим хахалям я покажу, где раки зимуют. Думаешь, не знаю, чем ты занимаешься?

На подобные гнусные инсинуации я не сочла нужным отвечать. Если действительно знает, чем я занимаюсь, должен понимать — никаких оснований оскорблять меня у него нет. А если его шпионы… Кстати, пока никаких шпионов, кроме рыжего дебила, я не видела, но тот шпионит только у дома. Так вот, если его шпионы что-то сами навыдумывали, а он им поверил, так я не виновата. Совсем забыла я о наличии шпионов. Вот донесут ему о блондине в скверике… Не дай Бог он заговорит со мной! Как пить дать, схлопочет по физиономии!

Целых два дня после скандала мы не разговаривали. На третий день муж прервал молчание.

— Сейчас я еду в Лодзь, — неожиданно заявил он, просунув голову в дверь моего рабочего кабинета. — Отвези меня на вокзал.

Я не стала упрямиться, требование отвезти его на вокзал было выражено тем же самым безапелляционным тоном, как и тогда приказание отвезти его к Земянскому. Видимо, возить его и в самом деле входило в обязанности Басеньки. Где вокзал, я, слава Богу, знаю. А кроме того, какая неожиданная радость! Я вдруг получаю несколько часов спокойного отдыха, когда можно расслабиться, знать, что тебе не свалится на голову новая неожиданность. Кстати, о голове. Можно будет без парика походить. И пожить хоть немного со своим собственным лицом, не следя за ним и не подделываясь под Басеньку. Нет, нет, никаких фокусов, а то раздумает и не поедет.

— Когда вернешься? — поинтересовалась я уже по дороге в тайной надежде пожить спокойно хоть недельку.

Он с подозрением глянул на меня:

— Завтра, как всегда. Очень рано. На рассвете. Эти подробности меня уже не интересовали. На рассвете я недееспособна. Сейчас я больше всего опасалась чем-нибудь вызвать его раздражение. Любой повод мог заставить его психануть и отложить поездку, поэтому ехала я медленно, зная, как он боится быстрой езды. И вызвала-таки недовольство.

— Ты чего тащишься, как на похоронах! — неожиданно набросился он на меня. — Опоздаем! Мне еше билет надо купить.

И как бы спохватившись, вдруг завопил:

— Медленнее, медленнее! Куда ты так гонишь? Считая момент неподходящим для дискуссий о его полной невменяемости и выяснения, чего же он хочет на самом деле, я ни слова не произнесла, только нажала на газ, в результате чего весь путь до Центрального вокзала он просидел с закрытыми глазами, судорожно вцепившись в приборную доску и глухо постанывая.

— Тебе лучше ездить на заднем сиденье, — посоветовала я, тормозя перед вокзалом.

— Это еще почему? — удивился муж, мысли которого были явно заняты чем-то другим. — А, ты об этом… Нет, на заднем еще хуже. До завтра.