Роман Виолетты

Дюма Александр

— Так и будет, клянусь!

— Чем клянешься?

— Нашей любовью! А теперь вернемся к письму графини, тут есть над чем подумать: положение, которое она предлагает тебе занять, сулит немало выгод.

— Оставить тебя — никогда! Может, когда-нибудь ты прогонишь меня и вправе будешь так поступить, раз я сама к тебе пришла, но мне легче умереть, чем бросить тебя!

— Тогда откажемся от этого предложения.

— Я так и полагаю.

— Следует сообщить ей об этом.

— Как именно?

— Бери перо.

— Не страшно, если я наделаю орфографических ошибок?

— Напрасно

тревожишься. За каждую твою ошибку графиня с радостью заплатит по луидору.

— Выходит, если я напишу двадцать пять строчек, наберется не меньше двадцати пяти луидоров.

— Не беспокойся об этом. Пиши.

— Я готова.

Виолетта взялась за перо, и я начал диктовать:

«Госпожа графиня,

я прекрасно понимаю, что жизнь, которую Вы мне предлагаете, была бы счастьем, но я слишком поторопилась и пусть даже не счастье, но тень его обрела в объятиях любимого мужчины. И теперь ни за что на свете его не брошу. Быть может, он бы вскоре утешился: говорят, мужчины такие непостоянные, но я никогда бы не утешилась.

Крайне огорчительно, поверьте, отвечать Вам отказом; Вы были так добры, и сердце мое преисполнено благодарности; если бы не различие в положении, я с радостью подружилась бы с Вами, хотя и сознаю, насколько мало привлекает дружба с той, которую жаждешь видеть в роли возлюбленной.

В любом случае, увидимся мы снова или нет, я сохраню в памяти среди наиболее сладостных ощущений, испытанных когда-либо мною в жизни, поцелуй, который Вы оставили на моей груди, и тепло Вашего дыхания, когда Ваши губы приблизились к моим бедрам. Вспоминая этот поцелуй, я закрываю глаза и вздыхаю; вызывая в памяти тепло Вашего дыхания, я млею… Наверное, не следовало говорить Вам такое, поскольку все это столь напоминает признание. Но ведь я говорю это не прекрасной графине, а милой моей Одетте».

В конце я продиктовал:

«Ваша маленькая Виолетта, которая, даже отдав свое сердце другому, душу приберегает для Вас».

— Не стану так подписываться, — заявила Виолетта, отбрасывая перо.

— Почему?

— Потому что и сердцем моим, и душой владеешь ты; пусть даже они тебе больше не нужны, все равно я не возьму их обратно.

— Ах, любимая!

Я сжал ее в объятиях и покрыл поцелуями.

— Готов пожертвовать всеми графинями в мире ради одного из этих тончайших волосочков, застревающих у меня в усах, когда я…

Виолетта положила ладонь на мои губы, приказывая умолкнуть. Я не раз отмечал, как она, будучи натурой тонкой и нервической, ничем не сдерживаемой в ласках и в наслаждении, проявляла врожденный целомудренный слух.

Мне уже доводилось сталкиваться с этой милой странностью, свойственной женщинам, наделенным любопытными глазами, безотказным ртом, тонким обонянием и искусными руками.

— И как же мы теперь поступим с письмом?

— Отошлем графине.

— По почте или с рассыльным?

— Хочешь получить ответ сегодня вечером — пошли с рассыльным.

— Она не ответит.

— Еще как ответит! Графиня задета за живое и теперь не остановится на полпути.

— Пошлем

рассыльного. Ты не представляешь, насколько меня занимает эта история: я не дождусь ответа.

— Тотчас прикажу отправить наше послание. А сейчас мне пора, так как сегодня я устраиваю у себя званый обед. Вернусь к девяти; если принесут письмо, не отвечай без меня.

— Я и вскрывать не стану.

— Непомерно суровое испытание для твоей добродетели.

— Моя добродетель выдержит любые испытания, кроме одного — лишиться твоей любви.

— Тогда потерпи до девяти вечера, — вставил я между двумя поцелуями.

— До вечера.

Закрыв ей рот третьим поцелуем, я вышел.

На углу улицы Вивьен я нашел рассыльного и передал ему письмо для графини, договорившись о доставке ответа, если, конечно, он последует.

Мне так не терпелось поскорее узнать, что напишет графиня, что уже без четверти девять я прибыл на улицу Нёв-Сент-Огюстен.

Виолетта вышла навстречу с письмом в руке.

— Меня не упрекнешь в опоздании, — указал я на часы.

— Неясно лишь, почему ты примчался так рано — ради меня или ради графини, — усмехнулась она.

Взяв у нее письмо, я опустил его в карман.

— Что ты делаешь?

— Ладно, успеется, вскроем завтра утром.

— Зачем ждать до утра?

— Чтобы ты удостоверилась, что я торопился ради тебя, а не ради графини.

Она прыгнула мне на шею:

— Я хорошо обнимаюсь?

— Ты — само сладострастие.

— Это ты меня научил.

— Верно, а еще я научил тебя, что язык нам дан не только для разговоров.

— Что до моего языка — за исключением роли, отведенной в поцелуях, ничему другому он пока не служил.

— Графиня не преминет раскрыть тебе и иное его назначение.

— Давай прочтем письмо.

— Заметь, ты сама предложила.

— Не томи, прошу тебя.

— Подождем, пока не пробьет девять.

— Ах, когда ты кладешь свою руку сюда, я перестаю слышать звон часов.

— Думаю, лучше прочесть не откладывая.

Нам обоим так не терпелось прочитать это письмо, что мы не удержались и распечатали его:

«Виолетта, милая моя малышка,

я не знаю, сами ли Вы сочинили полученное мною письмо или оно написано Вами под диктовку, но если оно сочинено Вами, то Вы просто-напросто дьяволенок. Расставшись с Вами в три часа дня, я дала себе слово никогда больше не писать Вам. Получив Ваше письмо, я дала себе слово и не искать с Вами встреч, а прочтя половину послания, лишь укрепилась в своем решении. Но вот во второй части слог резко меняется, и Вы, о маленькая змея, описываете свои ощущения; с первых Ваших слов завеса моих воспоминаний приподнимается: я вижу, как Вы, раскинувшись, лежите на кушетке и губы мои теребят свежий бутончик Вашей груди, твердеющий от прикосновения моего языка; и вот уже я перечитываю Ваше письмо, держа его только одной рукой, а в глазах у меня темнеет. Точно одурманенная, я лишь без конца в изнеможении бормочу Ваше имя и повторяю: «Виолетта, хоть ты и неблагодарный и приносящий страдания цветок, я желаю тебя… я хочу тебя… я… я… люблю тебя…»