Роман-воспоминание
Шрифт:
— Мне не хотелось бы Ледневым заслонять образ главной героини.
— Она у вас выписана достаточно: с нее начинается, ею заканчивается роман, даже и родословная описана подробно. Линия героини не пострадает. Но Леднев — руководитель пароходства. Это наш директорский корпус, героические люди, на них держится народное хозяйство. Таким Леднева и надо показать.
Он говорил в своей небрежно-снисходительной манере, брал бумаги со стола, бегло просматривал, откладывал в сторону: человек занятой, помимо собственной творческой работы на нем журнал. Союз писателей, разные общественные обязанности — крупный государственный деятель, я для него очередной автор, к
— Мне кажется, в нашей литературе хозяйственников достаточно.
— Да, есть. — Он отложил бумаги, посмотрел на меня. — Но сейчас, в настоящее время роль руководящего звена резко возрастает, укрепление авторитета руководителей приобретает особое значение.
Я понимал, о чем он говорит. Сталина нет, и надо укреплять аппарат — единственную силу, способную сохранить государство.
Сталин умер 5 марта 1953 года, а 19 марта в руководимой Симоновым «Литературной газете» появилась его статья: «Священный долг писателя». В ней Симонов писал: «Самая важная, самая высокая задача, со всей настоятельностью поставленная перед советской литературой, заключается в том, чтобы во всем величии и во всей полноте запечатлеть для своих современников и для грядущих поколений образ величайшего гения всех времен и народов — бессмертного Сталина».
Возмущенный Хрущев позвонил Суркову и потребовал отстранения Симонова от руководства газетой. На собрании в Союзе писателей по указанию «верхов» было сказано, что статья эта неверная, роль Сталина — огромна, но не следует превращать его в демиурга. Вскоре Симонова перевели в журнал «Новый мир». Я уверен: все это он воспринял не как критику лично Сталина, а как выдвижение на первый план роли аппарата — единственного теперь гаранта силы и могущества страны.
В июле 1953 года исполнялось 60 лет со дня рождения Маяковского. Представителей Союза писателей вызвали по этому поводу в ЦК партии к Маленкову, и кто-то из этих представителей сказал:
— Партия назвала Маяковского лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи.
На что Маленков якобы ответил:
— Это слова товарища Сталина, это его личная оценка поэта Маяковского.
Дал понять: пока был жив Сталин, надо было укреплять его личный авторитет. Но Сталина нет, и, воздавая ему должное, нужно укреплять авторитет партии, то есть нынешних кадров.
Так воспринимал ситуацию и Симонов.
Фадеев был предан лично Сталину. Как-то, гуляя по дорожкам Переделкина, я встретил Ермилова, в прошлом тоже редактора «Литературной газеты» и бывшего друга Фадеева. О нем мы и разговорились.
— Александр Александрович, — сказал Ермилов, — очень любил Сталина. Однажды шли мы с ним по улице Горького, видим — большой портрет Сталина. Фадеев остановился, смотрел, смотрел и говорит мне с восхищением: «А, каков! Горный орел! Мало таких было в истории человечества!»
Ермилов рассказал мне это после самоубийства Фадеева. Содержание его предсмертного письма тогда еще не было известно, ходили разговоры о причастности Фадеева как секретаря Союза к арестам многих писателей. После XX съезда, после массовой реабилитации, к нему приходили люди, вернувшиеся из лагерей и в свое время арестованные с его санкции. Как бы оправдывая Фадеева, Ермилов и рассказал мне об его уверенности в гениальности Сталина и безусловной правильности сталинской политики. Я думаю, Ермилов говорил правду. Фадеев пришел в литературу, уже будучи членом партии и, занимаясь литературой, служил партии, был прежде всего партийный человек.
Симонов в партию,
Умер Сталин, расстреляны Берия и его команда, выпустили врачей — «убийц в белых халатах», уже возвращается кое-кто из лагерей и ссылок. Неужели Симонов не понимает значения всего этого? Неужели думает, что система сохранится в том виде, в каком была при Сталине?
Но дискутировать с ним я не стал. Все решится в работе с редактором.
— Ну, и насчет названия, — заключил Симонов, — «Одинокая женщина»… Двусмысленно… Звучит с намеком… Что-то зазывное, рекламное. А роман серьезный, в рекламе не нуждается.
— Я думаю, дать название роману — право автора.
— Никто не покушается на ваши права. Но название публикации — это лицо журнала, по нему читатель судит не только об авторе, но и о редакции. Придумайте другое название.
Роман был опубликован в 1955 году в «Новом мире» под названием «Екатерина Воронина». Его опубликовала и популярная тогда «Роман-газета», так что тираж был большой, кроме того, по роману поставили фильм, в нем снимались Мордюкова, Ульянов, Хитяева и другие известные актеры. Но критика «Екатерину Воронину» разругала, и справедливо. Наступали новые времена, а роман, несмотря на все мои попытки, остался романом предшествующей эпохи, так называемым производственным романом. В моем последнем собрании сочинений роман сокращен ровно вдвое. В таком виде, как мне кажется, он читается.
Но тогда… Подожди я несколько месяцев, подучилось бы, наверное, по-другому — в феврале пятьдесят шестого года Хрущев сделал свой знаменитый доклад на XX съезде партии. Вслед за ним можно было бы пробить то, что хотелось видеть в романе. Но кто ожидал его доклада?
После XX съезда я написал роман «Лето в Сосняках», начал открытым текстом писать «Дети Арбата». Доклад Хрущева повернул мою жизнь, как и жизнь многих.
Но не всех.
Фадеев был сталинистом, крушение Сталина было и его крушением, он ушел из жизни. Симонов не был сталинистом, но вписался, вжился в сталинскую эпоху, не сумел преодолеть ее инерции, не мог изменить себя, оставил политику, переехал на время в Ташкент. Но и серость брежневских времен была не для него. Он умер сравнительно молодым (шестидесяти четырех лет).
Нельзя отвергать право народа на революцию. Свержение тирании, абсолютизма, диктатуры оправдывает революцию, ибо другой, демократической альтернативы нет. Такова история человечества. Там, где у народа нет возможности освободиться от деспотии демократическим путем, он достигает этого путем революционным. Если бы в тридцатых годах нашего столетия народы Германии, Италии, СССР избавились от Гитлера, Муссолини и Сталина, совершив революцию, мы бы их одобрили. Революция — зло, если посягает на демократию, благо, если свергает тиранию.