Роман
Шрифт:
Он еще ускорил шаг.
Перелесье тянулось долго, хотя ему всегда казалось, что от края березняка до дубняка минут пятнадцать ходу. Осинник молодел, срастаясь в густые заросли, стали чаще попадаться разросшиеся кусты ракитника, волчьего лыка и калины. Роман обходил чащобы, чувствуя, как с каждым шагом размягчается, порастает мхом земля. Теперь кочки были на каждом шагу и приходилось перешагивать через них.
«Где же дубняк? – беспокойно думал Роман, оглядываясь по сторонам. – Не может быть подлесье таким широким. Бывало, его проскочишь за миг.
Он шел, широко шагая, хрустя набившимся между кочками валежником, обходя заросли кустов, а подлесье все не кончалось.
Беспокойство стало овладевать им. Впереди маячили все те же острова кустистой зелени разных оттенков, они наплывали, обступали, открывались новые острова, наплывали и они, и так продолжалось бесконечно.
– Куда же я зашел? – бормотал Роман, прибавляя ходу, – где же Желудевая Падь?
Но Желудевая Падь не показывалась. Он прошел подлесьем еще некоторое время и остановился. Явно он шел не туда, и явно, что это было не подлесье. Роман посмотрел на солнце.
Оно было сзади слева.
«Все правильно, я иду на север. Там дубняк, там и Гнилая канава. Я не могу идти иначе? Что значит этот вечный молодняк, откуда в подлесье эти кусты и кочки?»
Он глянул направо и радостно вскрикнул. Там над кронами молодняка виднелся верх большого леса.
– Слава Богу! – облегченно произнес Роман и заспешил туда. Продираясь сквозь кусты и шагая через кочки, он чуть не бежал, забыв про боль, про жажду. В его воображении стоял Аким, поспешно достающий из телеги бочонок с квасом и наливающий полный стакан пенящегося игристого напитка.
«А потом засну. Лягу в телегу, в сено и засну, пусть везут меня домой спящего».
Кусты кончились. Роман вышел на чистину и остолбенел. Вместо ожидаемого дубняка перед ним встала стена старого густого ельника. Это было так невероятно и страшно, что холодная волна прошла по спине Романа.
– Боже мой… что это за лес? – спросил он.
Густой ельник ответил ему просторной гулкой тишиной, характерной для старого, долго тянущегося леса.
«Куда же я вышел? – лихорадочно соображал Роман. – Откуда здесь ельник? Тут должен быть дубняк. Я никогда не видел здесь ельника. Господи, за что мне это все?»
Он в изнеможении опустился на землю. Усталость, жажда и тупая боль в руке, словно по команде, навалились на него.
«Не может, не может все это быть. Это сон, тяжелый, навязчивый, когда спать уже невмоготу, а проснуться – сил нет». Разглядывая свои кремовые, выпачканные кровью и землей брюки, Роман засмеялся.
– Сон, сон, сон! – повторял он и смеялся в изнеможении.
«Убил волка ножом, иду по знакомому лесу и ничего не узнаю».
Promenons-nous dans le boisPendant que le loup n’y est pas…– хриплым надтреснутым голосом пропел он, с трудом встал с земли и, усмехаясь, побрел к ельнику. Старый сумрачный еловый лес принял его в себя,
– Сон, сон, сон, – бормотал Роман, бредя наугад, обходя сумрачные стволы.
Ельник был таким высоким и старым, что солнце не проникало вниз, и это создавало впечатление вечернего времени. Здесь не было птиц, глухая тишина стояла кругом, и лишь хруст еловых сучков под ногами Романа нарушал ее. С каждым шагом Роман чувствовал нарастающую слабость, он не в силах был поддерживать раненую руку, она бессильно повисла у бедра, кровь теплой струйкой ползла по кисти, с бледных кончиков пальцев капала на хвою.
Роман двигался, как сомнамбула, слабость постепенно стала какой-то далекой и даже приятной. Простирающийся во все стороны лес походил на царство мертвых, на страну забвения, глубоким спокойствием дышал он. И это глубокое спокойствие, словно большая мягкая птица, опустилось на плечи Романа. Он шел в хвойном полумраке, и яркие картины детства ожили в его памяти. Он попеременно был и мальчиком, и юношей, и взрослым мужчиной. Это было так ярко и правдоподобно, что несколько раз он, не видя окружающего мира, натыкался на деревья.
Путь ему пересекла дорога. Ничуть не удивившись этому, он свернул и пошел по ней. Двигаясь в полусне, он шел и шел по дороге, повинуясь ее плавному течению.
Вдруг его окликнули.
Он обернулся.
Позади него стояла коляска, запряженная вороной лошадью. В коляске сидел седой человек.
«Это Харон», – безучастно подумал Роман.
Человек выбрался из коляски и подошел к Роману. Роман узнал его. Это был тот самый угрюмый гость отца Агафона, поднявший на пасхальном обеде тост за детей.
«Что он делает здесь?» – подумал Роман, немо глядя на этого странного человека, который также немо смотрел на Романа, стоя перед ним.
– Что с вами? – проговорил наконец незнакомец низким тяжелым голосом.
– Я только что убил волка, – еле слышно произнес Роман запекшимися губами и, качнувшись, стал падать назад, теряя сознание.
IV
Лежа навзничь на широких, мягко устеленных шкурами санях, Роман несся через ночной лес. Темные деревья проплывали мимо, верхушками своими то скрывая, то открывая яркое звездное небо. Было свежо, пахло свежеструганым деревом, по-видимому от саней. Роман приподнялся на локте и увидел, что в сани впряжена лошадь, потная спина которой серебрилась под лунным светом.
«А где же возница?» – подумалось Роману. Он заворочался и сел.
Сани неслись глухим лесом, удивительно легко скользя по обрызганной росой траве, тихо шелестевшей под ними. Лошадь уверенно объезжала деревья, словно давно уже зная эту неезженую дорогу.
«Куда она меня везет?» – мысленно спрашивал Роман, пытаясь узнать проплывающий мимо лес.
Но места были неузнаваемы. Вскоре лес расступился, и лошадь понесла сани по просторному лугу, серебристо-белому от яркого света луны.