Роман
Шрифт:
– Благословите нас лучше на убийство, – обратился к ней сидящий с Красновским Клюгин, – чтоб нам получше нынче убивалось.
– Ах, бросьте… – махнула она рукой, – Акимушка, вези полегче, не гони.
– Довезём в лучшем виде, – оскалил свои белые зубы Аким, разбирая вожжи и влезая на передок.
– Ну, с Богом! – проговорил Антон Петрович и шлёпнул Акима по спине. – Трогай, Самсон!
Аким чмокнул губами, дёрнул вожжи. Широкогрудый жеребец легко взял с места, и телега покатилась. Сняв шляпу, Роман помахал тётушке.
Телега проехала сквозь липовую аллею, свернула вправо и, поскрипывая и побрякивая, покатила по дороге, именуемой “дальней”, так как вела она к дальнему лесу, тянущемуся на горизонте голубой полоской. Ехать было не тряско – Аким наложил в телегу вдоволь сена, да и дорога была ровной, непобитой.
– Если не ошибаюсь, едем в Мамину рощу? – поинтересовался Рукавитинов.
– Святая правда, дорогой Николай Иванович! – громогласно отозвался Антон Петрович. – В Мамину, ибо всё другое меркнет по сравненью с ней!
– Вы имеете в виду Выруб и Желудёвую падь?
– Именно.
– В Вырубе тоже хорошая тяга бывает, – проговорил Пётр Игнатьевич.
– Бывает. Но не всегда.
– Там ноне токовали богато, – вставил Аким.
– Так тетерева токовали, а не вальдшнепы, – усмехнулся Клюгин.
– Я слышал вчера, в той стороне вроде стреляли, – заметил Роман. – Интересно кто?
Красновский пожал плечами:
– Понятия не имею. Мужики на вальдшнепов не ходят. Это им не ворон бить. Сноровка нужна.
– Роман Алексеевич, вы стрелять не разучились? – с улыбкой спросил Рукавитинов.
Роман пожал плечами.
– Он никогда не разучится, – сказал Антон Петрович. – У него это в крови.
– Смотрите не сглазьте, – пробормотал Клюгин, покачивая своей массивной головой в такт движению телеги.
Аким стегнул жеребца вожжами, он побежал резвей.
Вокруг распласталось огромное поле.
Позади остался Крутой Яр, справа виднелся зелёный островок соснового бора, слева вдалеке – мелколесье, за которым находилась станция, а впереди выплывала из предвечерней розоватой дымки всё та же полоса леса, край которого именовался Маминой рощей.
Роману было приятно ехать с этими людьми, привычки и манеры которых он хорошо знал.
Дорога была сухой и даже слегка пылила.
Лёгкий западный ветер гнал по небу низкие кучевые облака.
– Антон Петрович, вы, случаем, патронами не богаты? – спросил Клюгин.
– А что, батенька, у вас мало? – не поворачиваясь, в свою очередь спросил Антон Петрович.
– Десять штук.
Все сидящие в телеге при этих словах дружно выразили сочувствие Клюгину: Роман улыбнулся, покачав головой, Красновский обречённо протянул: “Ну-у-у…”, Рукавитинов пробормотал: “Это несерьёзно”, Аким обидно крякнул, подстегнув лошадь.
Антон Петрович же тяжело вздохнул и многозначительно произнёс:
– М-да-а-а-а…
Некоторое время ехали молча, потом Воспенников
– Дитя и то не отправится на тягу с десятью патронами. Что ж вы, голубчик, давеча не сказали?
– Запамятовал, признаться, – с кислой усмешкой пробормотал Клюгин.
– Запамятовали! – покачал головой Антон Петрович. – У вас оружие какого калибру?
– Двенадцатого.
– М-да… Стало быть, только я один и могу вас выручить. Что ж, дам вам штук семь.
– Благодарю вас, – кивнул лбом Клюгин.
– Антон Петрович, вы бекасинником заряжали? – поинтересовался Рукавитинов.
– Точно так.
– Бекасинником? – переспросил Красновский. – Зря. Очень зря.
– Это почему же? – обернулись к нему Роман и Рукавитинов.
– Потому что вальдшнеп – не бекас. Вот почему. Я на гаршнепа и то восьмым заряжаю, а гаршнеп гораздо субтильней вальдшнепа.
– Голубчик, Пётр Игнатьевич, – нравоучительно начал Антон Петрович, – я имею удовольствие уже тридцатый год ходить на тягу. И ни разу – слышите – ни разу не заряжал чем-либо другим. Только бекасинником. Вашим восьмым нумером можно смело бить рябца, а вы на гаршнепа им заряжаете. Из пушки по воробьям…
– Да что вы говорите, Антон Петрович! – всплеснул руками Красновский. – Я в позапрошлом году ходил по бекасам и этим вашим бекасинником сбил молоденького витютеня. Сбил, положил в ягдташ и пошёл домой. А дома вытряхнул Настасье в подол пару бекасов и этого подлеца витютеня. А он на моих глазах крыльями захлопал, подлец, да из подола и улетел. Летел, а из него ваш хвалёный бекасинник так во все стороны и сыпался!
Все, за исключением Антона Петровича, рассмеялись.
– Позвольте вас спросить, любезный Пётр Игнатьевич, вы сколько пороху кладёте в заряд? – с непроницаемым лицом задал вопрос Воспенников.
– Полторы мерки.
Горько усмехнувшись, Антон Петрович вздохнул:
– Как терпит небо? Нет громов в запасе? С вашими полугорами мерками можно смело отправляться на воробьиную тягу. А вальдшнепа и пятым нумером не пробьёшь.
– Полторы маловато, Пётр Игнатьевич, – сочувственно произнёс Рукавитинов.
– Маловато, – мотнул головой Клюгин.
– Да нет, это просто смешно! – воскликнул Антон Петрович. – Испокон веку я сыпал две. А тут – нате. Полторы! И это говорит мне Пётр Игнатьич Красновский! Бывалый охотник!
Красновский махнул рукой, словно отгоняя мух:
– Всю жизнь клал полторы и буду класть. От ваших двух мерок, Антон Петрович, скулу набок своротит. И ружья быстрей ломаются.
– Это просто невозможно! – восклицал Антон Петрович. – При чём здесь скула?
Красновский молчал, глядя в сторону приближающегося леса. Роман с улыбкой смотрел на дядю, покусывая сухую травинку. Клюгин, опустив голову, болтал длинными ногами, обутыми в старые хромовые сапоги. Николай Иванович поглядывал вокруг, поблёскивая стёклами очков.