Романовы. Запретная любовь в мемуарах фрейлин
Шрифт:
А друг Галактиона рассказывал, что в Кутаиси они часто видели Мэри. В один из дней Табидзе даже принес знаменитому художнику Ладо Гудиашвили фото Мери, с которого попросил написать ее портрет. Гудиашвили заказ исполнил. Правда, его манера Галактиону не понравилась.
Шарвашидзе так и не смогла понять, почему всех так волнует, кому же на самом деле посвятил свои стихи Табидзе. «Разве не достаточно того, что это просто гениальные стихи?!»
Хотя, судя по всему, подобные обсуждения были ей приятны. В одном из писем княжне Дадиани она пишет:
«Моя дорогая Бабошка, ты не можешь себе представить, какое удовольствие мне доставило твое письмо и сознание, что ты с такой любовью заботишься о моей славе. С появлением стихотворения „Мери“ (название Шарвашидзе написала
…Но в Грузию Шарвашидзе больше так никогда и не приезжала — не хотела ехать через Москву. Говорила: «Почему я не могу прямо из Парижа ехать в Тбилиси и мне нужно ехать через коммунистическую Россию?! Пока там коммунисты, не поеду». Такое отношение было у всех эмигрантов. Тех же, кто все-таки ездил в Грузию, потом ругали: «Ты предал наши принципы!»
Но Мери, конечно, скучала по родине, переживала, у нее была настоящая ностальгия. В письмах знакомым она постоянно задает вопрос — как там Грузия? На ее прикроватном столике всегда лежала книга Руставели «Витязь в тигровой шкуре», из которой она многое знала наизусть.
…Мери Шарвашидзе умерла в 1986 году в возрасте 97 лет. До последнего дня она сохранила ясность ума и была по-прежнему прекрасна. Когда ее спрашивали, как ей удается так хорошо выглядеть, княгиня отвечала: «После 1921 года я ни разу не улыбнулась».
Похоронили Мери Шарвашидзе на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем.
Матильда Кшесинская
В старом доме на Садовой-Каретной улице, что неподалеку от Концертного зала им. Чайковского, в конце прошлого века жил невзрачный с виду старичок Сергей Михайлович. Мы оказались соседями: квартира, которую я тогда снимал, находилась рядом с его — на одной лестничной клетке. Выполнив пару раз какие-то необременительные поручения, я получил приглашение в гости, где впервые в жизни увидел… машину времени, которой оказалась его небольшая двухкомнатная квартирка. Все стены того уютного жилища — от пола до потолка — были увешаны пожелтевшими черно-белыми фотографиями. С одной из них смотрела стройная благородная дама с оголенным животиком, прикрытым огромными жемчужными бусами. Ее пышную прическу поддерживал платиновый обруч, тонкие руки в золотых браслетах были приподняты и, заложенные за голову, словно обнимали красавицу.
Поймав мой взгляд, Сергей Михайлович улыбнулся: «Это Матильда Феликсовна. Не узнаете?» Ну откуда я мог узнать по фотографии знаменитейшую Матильду Кшесинскую? «Я ведь был знаком с ней, — продолжал сосед. — Вы, наверное, думаете, что я выжил из ума и собираюсь рассказать о мамонтах, на которых ездил на охоту? А ведь ее, — старик вплотную подошел к портрету и коснулся рамки, — не стало всего двадцать с небольшим лет назад. Матильда Феликсовна не дожила всего несколько месяцев до своего столетия и до последнего дня находилась, что называется, в здравом уме и трезвой памяти. Я познакомился с ней в 1958-м, когда труппа Большого театра ездила на гастроли в Париж. Это была моя первая поездка за границу. Перед отъездом нас долго инструктировали о возможных провокациях и недопустимости общения с представителями белой эмиграции. Но я молодой был, самонадеянный и не побоялся заговорить после одного из выступлений с женщиной, которая, прислонившись к стене „Гранд-опера“, почти в голос рыдала, что-то приговаривая по-русски. Конечно, я поначалу не понял, кто передо мной. Но когда услышал адрес, продиктованный странной парижанкой водителю авто, до которого я ее проводил, то на мгновение потерял дар речи. Сами представьте: на дворе 1958 год, у нас Хрущев с Мавзолея Ленина рукой машет, а тут на полном серьезе просят довезти до дома: 16-й округ, особняк Матильды Кшесинской. Ну а когда женщина назвалась Матильдой Феликсовной, мои губы сами потянулись к ее руке. В фильмах-то видел, как обращались с почтенными дамами в царское время».
— Вы что, и дома у нее были? — не поверил я.
— Ну не упускать же такую возможность. Нашим, конечно, ничего говорить не стал. Но
Матильда Феликсовна позвонила в небольшой медный колокольчик, вызвала прислугу и попросила принести чай. «Или, может быть, вина? — обратилась она ко мне. — Хотя правильно, что перед выступлениями вы не пьете. Я в день спектакля вообще ничего не ела. Оставалась до полудня в постели и не позволяла себе даже глоточка воды. Вам это действительно интересно? Ну что ж, мне есть что вспомнить. Особенно сейчас, когда сказка, которой была вся моя жизнь, закончилась после смерти моего благоверного — великого князя Андрея Владимировича. Вы, кстати, знаете, что перед вами — светлейшая княгиня Романовская-Красинская? Эту фамилию и титул мне даровали после бракосочетания с Андреем. Мы вместе с ним и моим сыном уехали из России в 1920-м, а через год обвенчались в русской церкви в Каннах.
Я поначалу отвергла предложение великого князя Андрея Владимировича стать его женой. Предать великого князя Сергея Михайловича, который оставался в России, я не могла. Тем более что эмигрировать он не успел в какой-то степени и из-за меня: остался в Петрограде освобождать мой дом от большевиков, одновременно собираясь перевести на заграничный счет вырученные от продажи драгоценностей средства. Увы, все напрасно. Сергей Михайлович ведь тоже делал мне предложение. Но тогда я отвергла его из-за великого князя Андрея Владимировича, в которого была влюблена и от которого — я никогда не делала из этого секрета — родила сына Вовочку. Сергей знал, что не он является отцом ребенка, но все равно помог организовать роды и даже дал Володе свое отчество. Мать Андрея была категорически против нашего брака, так что по воле Господа Вовочка — правнук Александра II (Андрей был его внуком) — стал по бумагам правнуком Николая I (чьим внуком был, соответственно, Сергей).
Фактически у Володи было два отца — родной и неродной. Сергей Михайлович поздравлял его с каждым днем рождения. Последнюю поздравительную телеграмму мы получили в 1918 г., которую, как оказалось, Сергей отправил за месяц до своей гибели. Его вместе с другими Романовыми арестовали и сослали в Алапаевск, где они и были уничтожены: их сбросили в шахту. Но великий князь не стал дожидаться смерти и набросился на охранников, за что был на месте расстрелян. Когда в Алапаевск вошел Колчак, останки невинно убиенных достали и предали земле. На теле Сергея Михайловича нашли медальон с моим именем. Только когда в Париже мне передали этот медальон, я поверила, что Сергея больше нет. Тогда-то и состоялась наша свадьба с великим князем Андреем.
Вы, кстати, ничего не слышали о судьбе праха великого князя Сергея? Я так и думала, просто на всякий случай спросила. А вдруг? Должны же бренные останки найти свой последний приют. После отступления Колчака гроб с телом Сергея Михайловича перевезли в Пекин. Но я так и не успела туда съездить. В 41-м началась война, сын попал в концлагерь, надо было выручать.
А в 1945-м Маньчжурию заняли советские войска, и могила исчезла.
Но я все равно чувствую, что Сергей не оставляет меня. Представляете, через год после свадьбы с Андреем, когда я уже именовалась княгиней Романовской-Красинской, мне доставили телеграмму, в которой было всего несколько слов: „Страшно за тебя переживаю. Если сможешь, будь счастлива. Мечтаю только об этом. Сергей“. У меня случился нервный срыв. И хотя потом прояснилось, что из-за перебоев в работе почты мы получили запоздавшую корреспонденцию, для меня это был знак. Я чувствовала себя виноватой перед Сергеем. Он мог бы быть счастлив с одной из великих княжон, за которой ухаживал. Но когда пошли слухи об их возможной свадьбе, я попросила его прекратить ухаживания и тем положить конец неприятным для меня разговорам. А сама обожала Андрея.