Романтические приключения Джона Кемпа
Шрифт:
Я склонил голову, но слова молитвы не шли мне на ум. Сзади меня послышались шаги, шорох платья, шепот, чей-то придушенный бас. Огромная плита наверху сдвинулась с места и поток света хлынул в склеп. Я оглянулся: рядом со мной освещенная сверху тысячей свечей стояла Серафина. Томас Кастро быстро шепнул:
— Живее, живее… молитвы кончаются. Сейчас люди хлынут на улицу.
Громовым голосом зазвучали сверху слова молитвы:
"Ти… и… ba mi… i… i… irum" [31] .
31
Tuba minim —
Над нашими головами в люке показался конец гроба. Его обвязывали наверху веревками. Наш монах отворил потайную дверь, скрытую за мраморной доской. Гроб заколыхался, послышалось трение веревок о дерево.
"Erit…justus…Ab… auditione…" [32] — прозвучал сухой голос епископа.
Монах нетерпеливо звякал ключами у дверцы.
— Пора! Пора! — повторил он.
Я страшно боялся, что Серафина вскрикнет или не двинется с места. Времени было очень мало. Пираты могли выйти из главной двери одновременно с нами — служба кончилась. Но Серафина молча скользнула к открытой дверце. Свежий соленый ветер пахнул нам в лицо. Она только раз обернулась: гроб висел над самим люком, закрывая свет. Томас Кастро взял ее за руку.
32
(In memoria aetema) erit Justus ab auditione (mala non timebit) — (В вечных помыслах) да будут праведные (бесстрашны) пред лицом суда (лат.).
— Пойдем, пойдем, — проговорил он с невыразимой нежностью.
Он всхлипывал, как ребенок. Мы поднялись по лесенке — и дверца захлопнулась за нами, как будто вздохнув с облегчением.
В полной темноте, быстро и молча, мы шли к берегу. Кругом не было ни души. Лодка была причалена невдалеке. Светился огонек на мачте шхуны, стоявшей против замка Риэго.
Внезапно Томас Кастро проговорил:
— Сеньорита впервые в жизни вышла на открытый воздух пешком.
Я перенес ее в лодку на руках.
— Отчаливай, Томас, — проговорил я с бьющимся сердцем.
Зашуршал под килем песок.
Часть четвертая
КИНЖАЛ И ГИТАРА
Глава I
Зашуршал песок, и лодка бесшумно поплыла.
Земля ускользала, передавая нас водам залива, тихим, как сама безветренная ночь. Наш отчал был подобен прыжку в пространство. Так птица раскрывает крылья на краю утеса и виснет в воздухе. Меня охватило радостное чувство свободы — как если бы в самом деле был я птицей, в первый раз пускающейся в полет.
Было темно. Я не слышал даже дыхания моих спутников, так тихо они сидели. Успех целиком зависел от моей находчивости и мужества. Но что означал успех? Непосредственно нашей целью было выйти из залива в открытое море.
Уже покрытое лесами плечо горы резко выступало на пожаре неба. Всходил месяц. Необычайная, неестественная тишина, казалось, насильно вошла в мое сердце внезапным приступом тоски. Оба спутника мои молчали. Я больше не мог
— Серафина, — прошептал я и услышал в ответ глухое рыдание.
— Пора браться за весла, сеньор, — пробормотал Кастро, словно проснувшись. — Когда взойдет месяц, нас укроет туман на заливе.
Он был прав. Надо было торопиться, если мы хотели бежать. Но куда бежать? В безбрежное море? В этой жалкой скорлупе, не имея впереди никакого убежища, открытого для нас. Я словно в первый раз постиг, как обширен мир, как опасен, как ненадежен. Однако выбора не было.
Скоро мы перерезали седую, прозрачную стену тумана и стали невидимы для всех, кто оставался на берегу.
Кастро усердно работал рулевым веслом. Вдруг он остановился и заскрипел зубами, указывая на красное пятно, очень низко висевшее в тумане. То был костер, разложенный пиратами на конце косы, у входа в залив Рио-Медио. Кастро мне объяснил, что пираты всегда зажигают там костер, когда хоть одна их лодка пускается на грабеж. Костер поддерживают три, четыре человека. В эту ночь Мануэль дель-Пополо выехал в море с целой эскадрой гребных лодок, чтобы напасть на английский корабль, замеченный еще в полдень. Корабль был захвачен штилем.
Этому обстоятельству, благоприятствующему нашему побегу, мы, с другой стороны, были обязаны жалкими размерами нашей утлой лодки — единственной не взятой в дело. Я слышал бульканье воды на дне, и помню, как тревога за промокшие ножки Серафины примешивалась к тяжелым опасениям за исход нашего предприятия.
— Надо вычерпывать воду, — заметил я шепотом.
Кастро положил свое весло, отодвинул глиняную флягу с пресной водой, представлявшую "наш провиант", согнулся и попробовал вычерпывать шляпой. Но, видно, шляпа показалась ему мало удобной для этого дела, так как вдруг он стянул с себя один башмак и пустил его в ход вместо черпака. По необходимости ругаясь при этом, он, однако, из уважения к даме, сильно понизил голос.
Думая только о том, как бы выгадать каждый возможный момент, я с отчаянной решимостью и в то же время с напряженной осторожностью управлял лодкой, как будто бы весло было соломинкой, а вода залива — оболочкой стеклянного пузырька, которая от одного неправильного движения могла разбиться вдребезги. Я чуть дышал из опасения, что более глубокий вздох может развеять туман, единственную нашу защиту.
Но туман не рассеялся. Напротив, он льнул к нам теснее прохладой нагорного облака. Смутные тени и силуэты, висевшие вокруг нас, понемногу исчезли в непроницаемой, белесой мгле. И путаницу моих мыслей озарило внезапное сознание, что там дальше стоит морской туман, — нечто совершенно отличное от ночных испарений над заливом.
Красное пятно сигнального костра было теперь совсем недалеко. Мы приближались к узкому выходу из залива, уже заполненному наплывающей с моря хмарью. Что таила она для нас — беду или спасение? Так или иначе, в настоящий момент она означала для нас укрытие, и этого было достаточно для меня, чтобы ее благословлять.
Я слышал голос Серафины, горячо благодарившей преданного Кастро.
— Ты наш единственный друг, Томас Кастро. Ты будешь вознагражден.
— Увы, сеньорита, — вздохнул он. — Что осталось у меня в этом мире — у меня, отдавшего на две обедни за упокой души моего славного друга, а вашего кузена, дона Карлоса, — последнюю серебряную монету?