Романтичный наш император
Шрифт:
— А ты научился говорить как дипломат.
— Разумеется, я понял, зачем вы меня звали.
— Тем лучше. Это ведь нужно нам обоим. Я полагаю, твое положение и возраст вполне подходят для женитьбы.
— Так что, вы хотите видеть меня в положении сэра Гамильтона?
— Кажется, у тебя больше шансов попасть в него, будучи холостым.
— Кочубей ведь вывернулся.
— Потеряв все.
— Ну не Аннушку Гагарину мне предложат. К тому же и у нее есть муж.
— Прихоти императора не угадать. А Кутайсов плохой Лепорелло, его тянет искать утех там, где другие ищут лишь рук, готовых сварить суп или выстирать рубашку. Этот государь
— Бог мой, — вскинул на нее расширившиеся глаза Ливен, прикладывая торопливо платок к вспотевшему лбу. — У него во гневе в самом деле голос становится визгливым, как было, пишет Светоний, у Калигулы.
— А вот об этом не стоит говорить.
— Да, конечно… Но скажите, ведь не из беспокойства за мою честь вы…
— Кочубей тоже вряд ли помышлял, что из него захотят сделать ширму утехам государя. Но вы правы, я думала не только об этом. Вам пора перестать подбирать девчонок на улицах; в конце концов, вы подцепите оспу, как отец несчастного короля Франции, или еще хуже. Вам пора быть среди тех, кто правит этой страной, а не среди повес.
— Так вы хотите сосватать мне княжну с татарской кровью в жилах и ордынским золотом в сундуках?
— Нет.
— Отчего же?
— Я не хочу, чтобы мои внуки привязаны были к этой земле; кто знает, что ее ждет. Вы женитесь на добропорядочной немецкой девушке, пусть небогатой, крещенной в православную веру, но у вас родятся дети, с которыми не поступят так, как поступают в русской стране с русскими. Они будут служить государю, если захотят, как свободные люди, а не рабы.
Склонив голову, Ливен положил перед собой на скатерть дрожащие тонкие руки, вглядываясь, будто впервые увидал морщинки на суставах, розовые лунки и белые каемки ногтей, волосы у запястья…
— Кто она?
— Вторая дочь Бенкендорфов, Доротея. Ты не знаешь ее, слишком молода, не выезжала еще; впервые будет через неделю на балу в Смольном. Впрочем, это, кажется, тебе не помеха.
— Разумеется. Так я увижу ее через неделю?
— Я предпочла бы, чтобы вы встретились завтра. Нам с тобой вдвоем будет вполне прилично нанести Бенкендорфам визит.
…Сероглазая, светловолосая девочка четырнадцати лет показалась ему с первого взгляда слишком хрупкой, но когда, по просьбе матери, Доротея села за арфу, Ливен увидел округлые, с милыми ямочками локти, поймал уверенное, недетское движение, которым она взяла первый аккорд. Ударило в голову тепло, как от доброго глотка мадеры. Он желал эту женщину, девушку, ребенка, не все ли равно, черт побери? Желал, как не желал еще ни одну из девиц, просыпавшихся поутру рядом с ним, и взгляд его, брошенный матери, был полон тепла, благодарности, обещания.
Чуть позлее — ужинать они не оставались — Ливену дали побыть с девушкой наедине. Подходя к ней стремительно, едва закрылась за родителями дверь, он знал уже, сколько желания в его взгляде, и выдержал паузу, прежде чем коснуться отданной ему доверчиво руки:
— Доротея, как вы играли! Бог мой, чем была вся моя жизнь до этой минуты!
— Наверное, сном, — проговорила она негромко, не отводя глаз. Ливен заглянул в их серую, как небо над Балтикой перед дождем, глубину и понял, что может припасть к рукам девушки жадными, горячими поцелуями.
Лишь потом, в карете, ему подумалось, что же она имела в виду, говоря о сне, но, не найдя ответа сразу, Ливен забыл об этом.
Тончи сделал
В понедельник, выйдя с поклоном из-за поставленного заранее мольберта навстречу императору, он сказал негромко:
— Ваше величество, я просил бы вас снять парик. — Отчего?
— Я хотел бы писать вас, а не просто портрет, который может сделать другой художник для другого государя.
— Не совсем понимаю вас.
— Ваше величество, есть лица, особенность которых парик подчеркивает/ Как… города Германии, они похожи друг на друга, но у каждого свой облик. Сделайте из вашей столицы немецкий город, и вы не узнаете ее, больше — потеряете.
— А я бы хотел, — повернул лицо в застывшей улыбке Павел, — парапеты поставить добротные и чтобы у лавок грязи не было.
Тончи повел мягко плечами; золотистая волна прошла по его бархатной, светло-коричневой робе.
— Забота о благоустройстве необходима, но облик города сохранить важно.
— А кисть, холсты на что?
— Бог мой, ваше величество, неужели нашим несчастным правнукам останутся одни пейзажи — на стенах, в рамках?
Но Павел, не слушая, уставил глаза в одну точку, опустился в кресло против мольберта и застыл, безвольно свесив руки. Вглядевшись, Тончи шагнул чуть вправо, проверяя, так ли падает свет, и вдруг, увидев перец собой на холсте тень лица сидящего под косым солнечным лучом человека, стремительными движениями угля схватил эту застывшую тень, вылепил короткими движениями скулы, виски, подбородок. Бросил по лбу влажную прядь, вернулся к уголку глаза, поправляя. Стеклисто-дымчатый образ дрогнул, и прежде чем он пропал совсем, Тончи успел приметить горькую складку от дёрнувшейся чуть вправо нижней губы. Коснулся углем холста, стер, провел снова. Отстранился, чтобы поглядеть, но не смог удержать взгляда — он знал, касаться этого больше нельзя.
— Мне можно повернуть голову?
— Да, конечно, ваше величество. Благодарю вас, я закончил уже.
— Сегодня сеанс был коротким.
— Не сеанс. Вы можете взглянуть.
Шагнув вперед, Тончи, не задумываясь, что делает, протянул руку, и император оперся на нее, послушно ступил следом к мольберту, вгляделся…
Лающий, с подвизгиваиием, хохот оборвался резко. Сальваторе, ощутив острую боль в запястье, вырвал руку, уставился ошеломленно на следы от ногтей, набухающие кровью.
— Это прекрасная работа, — глухо выговорил Павел.
— Благодарю, ваше величество. Вы позволите…
— Делайте что хотите. Но я хочу иметь этот эскиз, слышите?
Письмо из Лодэ передала Павлу императрица перед прогулкой. Надорвав конверт, он просмотрел на ходу знакомую торопь набегающих на край листа строк, прошел быстро коридором на лестницу, и, скользнув сапогом, неуклюже махнул рукой по стене, покачнулся, замер. По ногам вверх пробежали мурашки, вспотели ладони. Письмо, вырвавшись из руки, затрепыхалось над ступеньками, прянувший было снизу к нему — помочь — адъютант, ехавший сегодня вместо Кутайсова, подхватил листок, протянул сошедшему медленно вниз государю. Кивнув, Павел сунул, смяв, бумажку в карман, шагнул тяжело в отворенную перед ним дверь.