Романтик Китоусов, академик Великий-Салазкин и таинственная Маргарита
Шрифт:
Позднее Великий-Салазкин выяснил, что имя первого "романтика" - Вадим Китоусов, а по профессии он молодой специалист. Несколько раз академик встречал новичка в "Дабль-фью", но тот обычно сидел в углу, курил, хлебал облепиху, что-то иногда записывал у себя на руке и никогда его не узнавал.
В.-С. через подставное лицо спустил ему со своего Олимпа тему для диссертации и иногда интересовался, как идет дело. Дело шло недурно, без всякого плевания: видно, все-таки не зря пустил Китоусов по ветру волшебное самовлюбленное лицо. Нет, не собирался, видимо, "романтик" подаваться "на
Ах, это лицо, самовлюбленное лицо юной пигалицы из отряда туристов, что бродили весь день по Пихтам и вглядывались во всех встречных, стараясь угадать, кто делал атомную бомбу, кто болен лучевой болезнью, а кто зарабатывает "бешеные деньги". Туристы были из Одессы, и, собственно, даже не туристы, а как бы шефы, как бы благодетели несчастных сибирских "шизиковфизиков", они привезли пластмассовые сувениры и концерт.
Великий-Салазкин, конечно, пошел на этот концерт, потому что пигалица в курточке из голубой лживой кожи поразила его воображение. Ведь если смыть с этого юного лица пленочку самолюбования, этого одесского чудо-кинда, то проявятся таинственные и милые черты, немного даже напоминающие нечто неуловимое... А вдруг? Во всяком случае, должна же быть в городе хоть одна галактическая красавица, так рассуждал старик.
Пигалица малоприятным голоском спела песенку "Чай вдвоем" и неверной ручкой взялась за смычок, ударилась в Сарасате. Присутствующие на концерте киты шумно восторгались ножками, а Великий-Салазкин с галерки подослал вундер-ребеночку треугольную записку насчет жизненных планов.
На удивленье всем, пигалица ничуть не смутилась. Она, должно быть, воображала себя звездой "Голубого огонька" и охотно делилась мыслями о личном футуруме.
– Что касается планоу, то прежде всехо подхотоука у УУЗ. Мнохо читаю классикоу и четвертохо поколения, и, конечно, без музыки, жизнь - уздор!
– Ура-а!
– завопили киты, а В.-С. подумал, что южный прононсик интеллигентной Карменсите немного не к лицу. С этим делом придется поработать, решил он, и тут же подослал еще записочку: "От имени и по поручению молодежи прихлашаю в объединение БУРОЛЯП, хде можно получить стаж и подхотоуку". Дарование прочло записочку и лукаво улыбнулось, ну просто Эдита Пьеха.
– Товарищ прихлашает меня у БУРОЛЯП, а между прочим товарищ сделал три храмматических ошибки.
Да, видно, ничем не проймешь красавицу, читательницу четвертого поколения и представительницу пятого.
С диким топотом, словно стадо африканских слонов, неслись по синхрофазотрону мои нейтроны, а я, Вадим Китоусов, новичок, еще не кандидат, а лишь романтик тайных физических наук, стоял, прижавшись зеленым ухом к вороненой броне, и пытался сквозь этот грубый беспардонный батальонный топот уловить шорохи истинного микромира.
– Мотри, начальник, вухо обморозишь, - ласково сказал мне ночной сторож.
– Усе хении давно пиво дуют в "Дабль-фью", а етот усе на стреме. В твои года я девчат шелушил, а не частицы считал.
Он снисходительно смазал меня слегка по шее и косолапо удалился в пятый тоннель, а я снисходительно хмыкнул
Все! Зажглась лампа - мое время кончилось. Я вытащил кассеты и куда-то поплелся по огромному пустому зданию. Теперь вместо топота нейтронов слышались только мои шаркающие шаги, да еще где-то в юго-западном секторе зацокали каблучки - это вступал на арену новый гладиатор - Наталья Слон.
В устье шестого тоннеля я обнаружил еще одну живую душу - девчонкусатураторщицу. Она читала "Дым в глаза".
– Для чего ты здесь сидишь?
– спросил я.
– Я люблю одиночество, - ответила она.
Она подняла лицо, и я тут же понял - не зря она тут сидит. Затихшая было вода в недопитом стакане вновь закипела. Плотный заряд пахучего воздуха с далекой хвойной планеты пролетел по шестому тоннелю.
– Еще стакан, будьте любезны, - отдуваясь, проговорил я.
Вновь удар по клавишам, органный гул, трепет крыл и блаженная газировка в кулаке - пей, пока не лопнешь. Интеллигентная девушка с вопросительной усмешкой смотрела на меня. Я знал, что мне сейчас полагается пошутить, а мне хотелось с ходу заныть: "Любимая, желанная, счастье мое, на всю жизнь. Прекрасная Дама!" Шли секунды, и страх сегмент за сегментом сжимал мою кожу: если я сейчас не пошучу, все рухнет.
– А навынос не даете?
– наконец пошутил я.
Она засмеялась, как мне показалось, с облегчением.
– То-то, начальник, - услышал я за спиной.
– Таперича ты по делу выступаешь.
Ночной сторож, засунув руки в карманы засаленной нейлоновой телогреечки покачивался на сбитых каблуках, как какой-нибудь питерский стиляга, и возмутительно улыбался в мокрую бороденку.
– Что вам угодно?
– вскричал я.
– Что это за отвратительная манера? Экое амикошонство!
– Не базарь, не базарь!
– ночной сторож бочком отправился в смущенную ретираду.
– Я ведь тебе по-хорошему, а ты в бутыль! Я тебя с пацанкой поздравляю. Али для тебя нейтроны дороже?
– Что вы знаете о нейтронах!
– крикнул я уже не для сторожа, а для моей Прекрасной Дамы.
– Я ими насморк лечу, - ответил он уже издали, повернулся и быстро ушел, дергая локтями, как бы подтягивая штаны.
– Каков гусь!
– воскликнул я, повернулся к девушке и увидел ее глаза, расширенные в священном ужасе.
– Как вы можете так говорить с ним?! Вы, сравнительно молодой ученый! шепотом прокричала она.
– Ведь он сюда приходит по ночам мыслить.
– Кто приходит мыслить?
– Он, Великий-Салазкин.
– Вы хотите сказать, что это?..
– Ну конечно, неужели не узнали, что сам Великий-Салазкин? В шутку он говорит, что лечит здесь насморк шальными нейтронами, а на самом деле мыслит по вопросам мироздания.
– Хе, - сказал я, - пфе, ха-ха, подумаешь, между прочим, не он один по ночам мыслит и, задыхаясь в метелях полуденной пыли, врывается к богу, боится, что опоздал, плачет, целует ему жилистую руку, просит...
Выпалив все это одним духом, я уставился на целое будущее мое десятилетие в палестинские маргаритские таинственные глаза.