Романтик
Шрифт:
На рассвете меня растолкал связной от ротного.
— Товарищ лейтенант! К командиру.
Я нехотя натянул кроссовки, взял автомат и, почесывая укушенные руки и шею, побрел к Кавуну.
— Все! Уходим! Поднимаем солдат — и готовность к отходу. Хорошо, что штурм и прочесывание кишлаков отменили. А то вчерашние потери увеличились бы. Уходя, все минируем и поджигаем.
Рота зашевелилась. Заметно было, что солдаты радовались приказу, вперед идти не хотелось никому. Сараи с сеном задымились, все, что могло загореться,
Откуда-то из глубины кишлака раздались выстрелы, пули застучали по дувалам. Что-то упало, бабахнув в стороне, там, где мы были недавно. Рядом разорвались несколько минометных мин. Уф! Успели уйти!
— Минометчик! Ответь тем же. Все мины расстрелять! — приказал ротный Радионову.
Минометчики установили миномет и взялись расстреливать оставшийся боезапас. Под эту «музыку» рота начала вытягиваться из укреплений в сторону дороги. Взвод за взводом, гуськом, шаг в шаг, след в след, нога в ногу, один за другим. Быстрее, быстрее из этой проклятой, ненавистной, жутко опасной и стреляющей со всех сторон «зеленки».
Дорога. Броня. Свои!… Живы!
Над головами пролетали снаряды, разрывались в глубине кишлачной зоны. Обработка огнем и металлом продолжалась.
Комбат собрал офицеров у командирской машины.
— Задачу выполнили, выдвигаемся через полчаса. Проверить еще раз личный состав, оружие и доложить. А то обратно в «зеленку» полезем, если кого забыли.
— Почему уходим так быстро? — поинтересовался Женька Жилин, командир третьей роты. — Что работы нет там уже?
— А твоя рота уже наработала! Виноградники хорошо облазили! Семь раненых. Или еще не все растяжки и ловушки ногами зацепили?
— Да что мы!
— Не пререкаться.
— Я и не…
— Молчать! Такие потери на ровном месте! Позор офицерам роты! Почему это ваше стадо носилось по арыкам и виноградникам? Почему не было управления?!
— Эх…
— Молчите? Вот и хорошо, что понимаете свою вину. Уходим, потому что последнее тело «духи» ночью подкинули. Оружие не вернули, да и не вернут. А полк должен готовиться к новой крупной операции. Выход через неделю. Потому и уходим в спешке. Но потом еще вернемся поработать.
— По машинам! — скомандовал зам. комбата Лонгинов, и все заспешили по местам.
— Вернемся сюда еще ни раз, — грустно вздохнул Острогин. — Будь она неладна эта «зеленка», проклятущее место.
Сережка Ветишин оказался в нашей роте совершенно случайно. Корнилов уехал в командировку сдавать технику, Грымов приболел, Грошиков повез сопровождать в Союз «груз 200» — получилась брешь среди офицеров.
Кавун подсуетился и выпросил в штабе полка молодого «летеху», прибывшего только на некоторое время, хотя бы на один рейд.
Он проходил по прямой замене
— Сережка! Если будешь себя хорошо вести, тогда мы тебя оставим себе, — пообещал Острогин.
— Я же не вещь! — возмутился Ветишин. — Как это вы меня оставите себе? Я, может быть, еще не захочу.
— Захочешь! Мы тебе понравимся. Отличный коллектив роты, шикарный гарнизон, частые экскурсии в «оазисы», пешие прогулки по высокогорным «альпийским лугам», восхождения к снежным вершинам, воздушные путешествия на вертушках, регулярные стрельбы! Где еще такое найдешь? Не служба, а отдых и спортивные развлечения.
— Как интересно, — криво усмехнулся лейтенант Ветишин, — но что-то очереди из офицеров, стучащихся в двери вашей канцелярии, я не заметил. Кроме меня, конкуренты на замещение вакансий есть?
— Скажу тебе честно — нет! — вздохнул я. — И вряд ли когда-нибудь будут.
— Лейтенант, никто еще не говорил, что мы тебя возьмем в эту славную роту! — воскликнул Кавун и продолжил обработку:
— Нужно оценить твои способности и возможности в деле. А скоро предстоит дивный рейд в район Бамиана, где стоят статуи Будды, вырубленные в скалах, которым около двух тысяч лет. Возможно, мы их увидим. Мечтал ты, лейтенант, о таком?
— Честно? Никогда. Мечтал о службе в Венгрии и Чехословакии!
— Но попал-то в Центральную Азию! — продолжил свою речь ротный. — А я, как опытный командир, прослуживший и на заставе и в рейдовом батальоне, скажу следующее: «Пусть у нас тяжело, пусть опасней, но все же это не одиночество на заставе в глубине „зеленки“. Засунут тебя в нее, и выберешься оттуда уже только в отпуск или в госпиталь по болезни. Застава — это глиняная хибара, два десятка солдат с тремя БМП, а вокруг на многие километры кишлаки, виноградники и „духи“. „Духи“ мятежные и „договорные“ отряды самообороны, которые сегодня друзья, а завтра уже враги».
— Через какое-то время завоешь, как волк на луну по ночам, — засмеялся Веронян. — Можно будет биться головой о стенку, выть, орать,
Материться, но все время сидеть безвылазно на одном и том же месте. Это как маленькая тюрьма.
Старшина говорил хрипло, с сильным армянским акцентом, и этот акцент почему-то особенно помогал ему сгущать краски и без того мрачной картины.
Ветишин непроизвольно передернул плечами, поежился и воскликнул:
— Ребята! Уже хочу к вам! На все согласен!
— Ха-ха-ха! — дружно засмеялись все.
— Лейтенант, принимай взвод, все будет хорошо, — улыбнулся техник роты Федарович. — Что не знаешь — объясним, чего не умеешь — научим.
— Но-но! Не портить мальчишку! — воскликнул Кавун. — Чему ты, «старик», и Голубев можете научить, я знаю.
— Ну, какой же я старик? Мне всего-то тридцать шесть лет, — возмутился Федарович.
— Ну и что, тридцать шесть лет. Ты на себя в зеркало взгляни повнимательнее. По морщинам тебе все шестьдесят! Нужно меньше пить!