Романтик

Прокудин Николай Николаевич

— Колесо! Проспал?

— Чуть-чуть задремал. Минут пять.

— Может, десять?

— Может.

— Может, двадцать?

— Х-х, может.

— Колесников, черт бы тебя побрал! Не мог проспать в другой раз? Еще уснешь — убью! Спишь днем. Понял?

— Есть, спать днем.

Бойцы на постах лениво перекликались. Звездное небо, черная тьма со всех сторон, ни огонька в кишлаках.

Часовые окликают друг друга, связист вызывает экипажи БМП и отвечает роте. Двор, костерок во дворе, часовые,

пускающие раз в час ракеты. Мы как бы на островке добра во враждебном безбрежном океане зла, вокруг — только ненависть и смерть.

Утром пришел прапорщик Голубев в сопровождении пулеметчика. Рожа мятая, заспанная, усталая. Все же возраст. Он постарше нас лет на пятнадцать.

— Ну что, досталось ночью от ротного?
– Угу.

— Но ты не слышал, как взгрел его комбат!

— Догадался еще ночью.

— Нам прилетело бумерангом, — хихикнул прапорщик.

— Подорожник сидит у дороги, там хорошие укрепления, у него теплый кунг. «Духовской зеленки» рядом с ним нет. Ему хорошо. Лучше, чем нам.

— Это точно. А как тебе одному тут?

— Мне могло быть и лучше. А ты что, не один?

— Со мной техник, нас двое. Дежурим по очереди. У нас два поста, у каждого — БМП на посту.

— Да, ротному получше, чем нам. С Серегой ему веселей.

— Как Новый год будем встречать? Бутылка есть?

— Ты же знаешь, я не пью и тебе не разрешаю, да и не советую, ни тебе, ни Федоровичу.

— Эх, начальники, души старого прапорщика не понимаете.

Что там понимать его душу? Душа старого пьяницы. Вся его беспутная жизнь запечатлелась на лице в виде глубоких борозд, они, словно шрамы, испещрили лоб. Впалые щеки, редкая бороденка, нездоровый землистый цвет лица. Язвенник. Они с техником Тимофеем как близнецы и на лицо, и по привычкам.

Выпитая водка углубляла морщины и увеличивала их число на помятом лице, добивала желудок и печень. А, Голубев все пил и жаловался на последствия желтухи и тифа.

— Ну, ладно, я пошел обратно, грусти в одиночку, — вздохнул прапорщик и скрылся в тумане.

С его уходом я задумался. Послезавтра ночью Новый год. Надо хоть как-то отметить его. А чем?

— Владимиров, Дубино! Компот мы сварить способны?

— Способны. А зачем? — спросил «одессит».

— Новый год! Выпьем компот в двенадцать ночи.

— Лучше б водки или самогонки, — вздохнул Владимиров.

— Тебя, «наркоша», гражданка быстро сломает с твоими взглядами на жизнь. В Новый год пьют шампанское. При его отсутствии пьем компот.

Бойцы нашли алычу, сушеный виноград, на деревьях висела перезрелая айва. Сахар собрали из пайков. Будет компот!

Дубино грустно посмотрел на бак с компотом и вздохнул.

— Може брагу сделать?

— Васька, дома в деревне будешь брагу и самогон гнать, а здесь —

компот. На войне трезвость — норма жизни солдата!

Сержант вздохнул и побрел к костру.

Среди ночи меня разбудил ехидный голос ротного:

— Спишь опять?

— Нет, брожу по кишлаку!

— Шутишь, ну-ну. Шути. Через полчаса снимаемся. Сначала прохожу я с взводом, затем Голубев, а потом после нас уходишь ты. Понял?

— Понял. Чего ж не понять.

— Куда идем? Домой?

— Скажут, когда выйдем из «зеленки». Тишину ночи растревожим шумом техники, как бы засаду нам «духи» не организовали на выходе. Хорошо хоть то, что сейчас три часа ночи и уходим на предельной скорости, перехватить не должны.

— Зам. комвзвода! Буди солдат, только тихо! — принялся я тормошить сержанта.

— А, шо! Товарыш лейтенант, «духи»? Напали? — сонно запричитал Дубино.

— Нет, все в порядке, просыпайся скорее.

Сержант Дубино понемногу приходил в себя, начинал соображать.

— Нэ напали? Тады шо?

— Тады-тады, туды-сюды. Уходим через полчаса. Солдат буди без криков, тихо-тихо. Собрать шмотки и к машинам. Один дозорный на крыше. Как техника пойдет мимо нас, тогда и мы заведем машины, пусть дозорный быстро спускается, на мою БМП садится.

— Поняв, поняв. Усе поняв.

— Ну, раз «поняв», командуй, «бульба»!

Взвод зашевелился. Хорошо, что уходим, а то «духи» наверняка Новый год испортили бы обстрелами. А так домой, дома лучше праздновать.

Мимо нас, растревожив ночной сон кишлака, помчались БМП. Вот ротный прошел, вот ГПВ проехал на машинах, мы рванулись следом. Наконец застава, на этот раз пронесло — без засады. Не останавливаясь на посту, уходим к дороге и дальше в поле к КП полка. Артиллерия сразу начала обрабатывать «зеленку», прикрывая наш отход.

Офицеры забрались к ротному на его БМП. Поздоровались, переглянулись и засмеялись очень дружно.

Очень уж Недорозий выглядел ошарашенным, взъерошенным и напуганным. Тяжело быть взводным после тридцати пяти.

— Ну как, Серега? Понравилось? — спросил Острогин.

— Да в общем-то, ничего, но могло быть и лучше, главное — почище. Да и народ встречает не ласково, нет теплоты и дружелюбия.

— Ну ничего, вернешься в ЗабВО, там тебе будет и дружелюбие, и взаимопонимание, — улыбнулся Сбитнев. — Ребята, идем домой пить шампанское?

— Неужели командир? — спросил Недорозий.

— Идем. Только чуть позже. Ты, Серега, пока только туристом ездил на БМП и в грязи чуть-чуть повалялся. Теперь твой турпоход переходит в новую фазу. В новые острые ощущения. Идем в горы в район Ниджа-раба. Это рядом, совсем рядом. Горы невысокие. Прикрываем с высоты ущелье, в кишлаках будут работать десантники.