Романтика неба

Тихомолов Борис Ермилович

«Харьковский аэродром». «Курск, станция товарная». «Брянск, вокзал товарный». «Ржевская группировка». «Аэродром Болбасово». «Танки под Воронежем»…

Наши бомбы рвут родную землю! До чего ж обидно! Сорок второй год. Чаша весов часто склоняется на сторону врага. Против нас многие государства Европы. Их солдаты топчут нашу землю, убивают, грабят, жгут. Их родина далеко — там, за горами. Солдаты спокойны. Их семьи в безопасности. Русским их никогда не достать. Никогда!

Час расплаты? Это невозможно! Горы. Далеко. Русским

сюда никогда не дойти. Никогда! Но русские долетели.

Июль. «Кенигсберг». «Кенигсберг». Наконец-то! Бомбы рвутся на фашистской земле!

Август. «Данциг». «Берлин». «Берлин». По фашистской Германии!

А теперь — по ее союзникам. Сегодня мы со своими «поздравлениями» идем на Будапешт. Там — праздник. Чей-то день рождения, какого-то фашистского высокого лица. Там собралась вся фашистская нечисть из государств, воюющих против нас.

Будапешт, это уже сложнее, чем Берлин. Во-первых, дальше и, во-вторых, курс не строго на запад. В полете на обратном пути почти отпадает важный фактор попутного ветра. Здесь нужно ухо держать востро. Ох, трудный будет этот полет.

Сборы. Подвеска бомб. Заправка горючим. Перелет на Лугу, на аэродром «подскока». В целях маскировки на поле — деревянные лошадки с мочальными хвостами, фальшивые копны сена. Самолеты в кустах, вдоль опушек леса, накрыты маскировочными сетками, чехлами, срубленными ветками. Все чин по чину. Даже в воздухе рокот фашистского разведчика. Ищет, проклятый.

День, как назло, выдался жаркий. Горючее в баках расширилось и потекло из пробок. Пришлось сливать. Жалко до слез. Каждый грамм на счету.

По экипажам ползут неприятные слухи: синоптики колдуют плохую погоду. Что они — ошалели, что ли? Небо — синь-бирюза. Ни облачка! Плохая погода. Откуда?

Слухи все настойчивей!

«Отменяют полет».

Не верится.

Ползет время. Тени от деревьев становятся длинными. Вроде бы и взлетать пора.

Молчание. Отменить такой полет может только Главнокомандующий, которому летчики, сбросив бомбы над щелью, докладывают: экипаж такой-то, командир корабля такой-то — задание выполнил!

Начинаем нервничать:

— Ждать да догонять — хуже всего.

— Черт бы их побрал совсем, этих колдунов! Гадают на кофейной гуще.

— Что им Гитлер сводку, что ли, отрадировал?

Наконец команда:

— Вылет разрешен! Запасная цель — Львов, станция товарная. Там большое скопление войск, техники, боеприпасов…

— Запускай мото-оры-ы!..

Летчики рады: даешь удар по германским союзникам!

Ночь. Звезды. Темь под крылом. Я регулирую качество смеси по глушителю. Летим, летим, летим, а под нами — все наша страна. Много захватил фашист со своими сподручными!

Впереди какие-то огненные всплески. Что это?! Вот — опять.

Штурман ворчит что-то про себя.

— Ты что, Николай Гаврилыч?

— Да вот, говорю, этого еще не хватало.

— Чего

не хватало?

— Да вон — гроза. Не видишь разве?

— Гроза-а-а?

Гроза — это плохо. Особенно ночью.

Держим прежний курс. Всплески все чаще и чаще. В ноздрях защекотало пряным запахом озона. В лицо пахнуло влагой. Дело дрянь. Молнии гуляют по небу со всей своей необузданной силой. Злость берет, хоть плачь. До цели — рукой подать, только перевалить через Карпаты. И вот — пожалуйста! Что делать?

И как всегда в подобных случаях, мое «я», раздваиваясь, вступает в спор с самим собой.

«Лететь нельзя — опасно!» — говорит одна половинка.

«Конечно, опасно! — охотно соглашается вторая. — Но ведь обидно-то как! Надо попробовать. Не возвращаться же обратно. Может быть, там окно, коридор. Может, пройдем…»

Рядом, перед самым носом, полоснули по черным тучам разветвленные зигзаги молний. Страшный треск. Самолет становится на дыбы. В ветровое стекло с силой бьют водяные потоки. Опять молния!

«Что ты делаешь — опомнись! — вопит первая половина моего «я». — Немедленно назад!»

«Да, да! — изрядно напугавшись, соглашается вторая и кладет машину на обратный курс. Думает: — Надо что-то сообразить. Но что? Перешагнуть через грозу? Нет, это невозможно — слишком высоко. Но что же, что?»

Мы выскакиваем из грозового хаоса. Опять звезды. Тихая ночь. Справа в отдалении возникает вспышка на земле. Одна, другая, третья. Утыкаются в небо синие иглы прожекторных лучей. Падают бомбы, занимаются пожары.

— Что это?

— Запасная цель, — хмуро говорит штурман. — Станция товарная. Ребята не прошли.

«Вот-вот! — обрадовалась первая половина моего «я». — Запасная цель. Живая сила. Техника. Боеприпасы. Смотри, смотри — бомбят все самолеты! Через эту грозу никто не пройдет. Облака над горами. А ты знаешь, какие они мощные, эти облака? Как в них бросает. А скалы — рядом. Ка-ак шмякнет! Знаешь же? Вот. Иди на запасную цель, отбомбись, и все в порядке».

«Обидно-то как! — вздыхает второе «я», разворачиваясь вправо. — Ведь только через Карпаты перешагнуть!»

Но первое «я» уже знает, что второе хитрит. И точно! Самолет, развернувшись, идет вовсе не на Львов.

Гроза неистовствует. Беспрестанные вспышки молний освещают бесконечно длинную гряду черных туч. Иногда нас встряхивает, иногда швыряет в лицо шквалистыми ливнями. Наш самолет представляет собой сейчас заряженный аккумулятор: тронь — убьет! Концы крыльев, стволы пулеметов, стойка антенны — все светится голубым электрическим сиянием.

Летим минуту, другую, третью. Пять минут! Десять! Вдоль грозы… Запасная цель уплывает назад. Она кипит в огневой сумятице. Самолеты, уткнувшись в грозу, возвращаются бомбить станцию товарную. Вспоминаю игривый мотив глупой джазовой песенки, слышанной мною еще в начале войны в Ташкенте: