Романтика неба
Шрифт:
Штурману тоже трудно. Ориентиры внезапно появляются и тут же исчезают — проносятся мимо на бешеной скорости. Разбери попробуй: то ли это речка, занесенная снегом, то ли просто овражек.
Летим долго. У меня уже занемели руки от напряжения, и в глазах, как от мелькающих досок забора, стоит сплошная рябь. Но вот — внимание! Штурман вскочил с кресла, упал на колени. Я уже знаю: сейчас должен быть контрольный ориентир: речка под названием Межа и отросток железной дороги. Если выйдем точно, хорошо. А если не выйдем… Я уже не могу себе и представить, что
Сейчас, пока мы летим под туманом, наши авиационные полки по расчету времени прокладывают путь над облаками. Передовые их отряды придут в намеченное место минут на пять раньше нас и будут ждать, когда враг обнаружит себя.
Нет, мы не можем, не имеем никакого морального права не выйти на контрольный ориентир!
Летим три или пять долгих-долгих минут. Леса, перелески, полянки. Овраги, овраги и белый-белый нетронутый снег. Сжимается сердце от страха: «Не вышли…»
Но штурман поднимает руку:
— Внимание!.. Курс девяносто восемь!
Я склоняю крыло, и в то же время под нами мелькают крутые берега речки, остатки разбитого моста.
Вышли! Вышли!
Я облегченно вздыхаю. Сердце наполняется радостью. Я счастлив безмерно. Молодец! Молодец штурманяга!
А теперь прятаться — в перелесках, в складках, в оврагах. Через восемь минут — цель.
Перед нами речка с крутыми высокими берегами. Ныряем к речке, скованной льдом. Берега выше нас. Хорошо! Звук наших моторов уходит вверх. Речка вильнула в сторону. Не по курсу! Выскочили: лес! А затем — заснеженная балка, поросшая кустарником. Мчимся по самому дну.
— Здорово идем, — говорит Заяц. — Аж сзади снег столбом!
Снег столбом? Хорошо! Я с наслаждением вдыхаю морозный воздух.
Штурман стоит на коленях. Он недвижим. Он выразительно красив в эти минуты. Он как скульптура. Вся его поза — сплошное напряжение.
Щелчок в наушниках:
— Внимание! Сейчас выходим на большак!
Балка сворачивает влево. Чуть-чуть штурвал на себя! На нас наползает склон. Еще штурвал на себя! Мы вылетаем на простор, и… сердце мое обрывается…
Мы налетели на колонну! Длинную серую колонну войск, шагающих на восток. Чьи это войска?.. Свои?.. Чужие?.. Те и другие при данной обстановке одинаково опасны. Немцы откроют шквальный огонь, увидев красные звезды, наши обстреляют лишь потому, что мы крадемся с запада. Разбираться будут потом, когда уже станет поздно…
Но что это? Все многотысячное войско разом стало! И вверх полетели шапки. Замелькали восхищенные лица, открытые рты, несомненно кричавшие русское «ура». Колонна, вздымая оружие, благословляла нас на правый бой.
Это было потрясающе! Секунды, стоящие жизни.
Штурман повернулся ко мне взволнованным лицом. Он что-то хотел сказать и не смог. Только слышно было в наушниках, как кто-то ахнул восторженно и вздохнул — очевидно Заяц с Китнюком.
Все пронеслось, промчалось, будто во сне. Под нами большак, широкая изъезженная дорога, сплошь заваленная по сторонам разбитой военной техникой: пушками, танками, машинами. Тут и
Рвы, мотки колючей проволоки, надолбы, ежи. Цель близка, но страха нет. В груди — онемение, холод, пустота. Лишь где-то в уголке, согревая душу, теплится виденное — поднятое вверх оружие, раскрытые кричащие рты…
Из-под клочьев тумана на нас внезапно надвинулись стены бревенчатых хат. Успеваю заметить — крыш нет, а из-за стен, судорожно дергаясь и изрыгая пламя, бешено палят орудия. Огонь, огонь, пламя… На нас со всех сторон летят снопами искры, красные, зеленые, желтые. Под нами мелькает месиво из человеческих тел, пушек, пулеметов, касок, искаженных ужасом лиц.
Внезапный крик резанул по натянутым нервам. Я вздрогнул, дернув руками штурвал. Самолет подскочил и влетел в облака. В ту же секунду штурман упал, как подкошенный. Упал и лежит на боку в скрюченной позе.
«Убит!.. А бомбы-то не сброшены!..»
Левой рукой отжимаю штурвал и, глядя вниз, на мелькающее месиво фашистских войск, правой рукой тянусь к рукоятке аварийного бомбосбрасывателя. Скорей, скорей, под нами еще враг!..
Но штурман поворачивает голову, смотрит на меня с явной усмешкой:
— Ты чего там? Погоди, я сам…
Я оторопело отдергиваю руку:
— Колька! Ты жив?..
— Жив, конечно, — говорит Евсеев, поднимаясь на колени.
— И не ранен?
— Нет. Откуда взял?
Я озлился:
— Какого ж черта ты упал?!
Евсеев хмыкул и иронически спокойно:
— А какого черта ты дрыгнул самолетом?
Моментально прихожу в себя. Мне неловко. Да, я действительно дрыгнул самолетом, но по какой причине? Ах, да! Кто-то, кажется, кричал.
Спрашиваю грозно:
— Кто орал?
Молчание. Потом робкое:
— Это я, товарищ командир. Заяц…
— А что случилось? Ты ранен?
— Нет, товарищ командир, — виновато отвечает радист. — Я просто хотел сказать, что сильно стреляют…
Ну что ему скажешь на это?
Самолет тем временем пробился вверх, в розовый свет заходящего солнца. В ясном-ясном небе висели комариной тучей наши самолеты. Было видно, как сыпались стальные чушки, а навстречу им из-за облаков вставали черные столбы дыма.
Мирное задание
Декабрь совсем никудышный. Туман. Мы изнываем от безделья. Шахматы, шашки — все надоело. Полк располагается в бывшем подмосковном санатории. Спим по-барски, на широких кроватях с пружинными матрацами. Хорошо! Но скучно, потому что не летаем. Здесь сказывается не только привычка, но и бессознательный страх утратить, притупить чувство воздуха.
Внизу, на первом этаже, стоит бильярдный стол с тяжелыми шарами. Здесь всегда шумно. Играем в «американку» — на высадку. Я разошелся — гоняю четвертую партию.