Романтика неба
Шрифт:
Над головой с жутким воем пронесся бомбардировщик. Корольков бросился за штурманом. Пробежал шагов пять — увяз. Вылез, свернул в сторону. Сзади шумело пламя. Вот-вот взорвутся бомбы!
Лес будто ожил. В багровом отблеске, кривляясь, плясали сосны.
— Две тысячи литров бензина и тысяча пятьсот килограммов бомб…
Корольков в который раз повторял эти слова. В груди невыносимо жгло. Сорвал шлемофон с головы, бросил. Сзади по ногам колотился парашют. Подхватил его рукой, прижал.
— Две тысячи бензина и тысяча пятьсот…
Он уже догнал штурмана.
— Две тысячи бензина…
И в это время раздирающий душу крик:
—
Они остановились. Оба. Словно очнулись. В расширенных зрачках плясало пламя.
Бессвязно бормоча, Корольков торопливым движением расстегнул карабин парашюта. Наклонился, расстегнул другой, третий. Парашют упал в сухую прошлогоднюю траву. Рядом лег парашют штурмана.
— Помоги-и-и-те!!
И Корольков вспомнил: башня стрелка-радиста законтрена снаружи, и они не могут выбраться!..
— О-о-о! Что я наделал!..
Гудело пламя, трещали патроны в кабине штурмана. Черным столбом поднимался к небу дым. Сферическая башня радиста светилась оранжевым светом, и там, в ней, метались две фигуры…
Летчик и штурман подбежали к самолету одновременно. Корольков схватился руками за башню. Пальцы, не чувствуя боли, легко прошли сквозь расплавленный плексиглас…
Ни штурман, ни Корольков не услышали взрыва. Лишь на долю секунды что-то сверкнуло, и… время для них остановилось. Не было боли, не было страха, не было ничего… Гулкое эхо прокатилось по лесу, вернулось, снова прокатилось и замерло вдали. Накрапывал дождь, по-прежнему взлетали самолеты. Потом все стихло. Где-то пронзительно вскрикнула птица, где-то треснул сучок, и тихо журчала вода, наполняя большую воронку…
Утром недалеко от места катастрофы мы нашли два парашюта. Они лежали рядом, как родные братья…
Берлинская операция
В конце марта — начале апреля войска союзников подошли к Рейну. Хотя по решению Ялтинской конференции советская зона оккупации была определена далеко западнее столицы Германии, советское командование уже располагало данными о том, что союзники, так вяло развивавшие военные действия против немцев, сейчас намеревались взять Берлин.
Их не смущало то, что они находятся от него в 450 километрах, а советские войска уже на Одере и Нейсе — в 60–100 километрах. Зная о том, что гитлеровское руководство ищет пути тайного соглашения с ними, они не ждали особого сопротивления при своем продвижении на восток. Они знали, что против их восьмидесяти полнокровных дивизий стоят силы в три с лишним раза меньшие, в то время как против советских войск на Берлинском направлении было не меньше миллиона человек, десять тысяч орудий и минометов, тысяча пятьсот танков и самоходных орудий и свыше трех тысяч боевых самолетов, и в самом Берлине формировался двухсоттысячный гарнизон. А мощные оборонительные рубежи, начиная от Одера и кончая самим Берлином, представляли собой эшелонированную крепость, где каждая улица — дот, который можно взять, только расколупав его тяжелыми снарядами и бомбами. Союзники думали, что русским такой силищи не одолеть, и Берлин будет их.
А советское командование думало по-другому. Берлин должен быть взят, и за очень короткий срок! А как его взять, если ушедшие на запад армии оторвались от своих тылов и баз снабжений, если не хватает танков, горючего, пушек, боеприпасов и если наша авиация застряла на раскисших аэродромах. И если все это, вместе взятое, ставило соотношение сил не в нашу пользу?
Надо
Мы все это видели, мы все это слышали. Нам было и радостно, и больно. Ранняя весна растопила снег, но не совсем. Летное поле все в чернеющих плешинах. Летать надо, летать! Бить ненавистного врага! А мы не можем: раскис аэродром! Да какой аэродром — случайное поле! Лужайка, лесная поляна с разбросанными тут и там болотистыми топями.
Но фронт, обстановка требовали, и мы летали.
Бежит машина темной ночью. Ревут моторы. Впереди маячит подвешенный к сосне фонарик, а ты весь в ожидании, если отклонишься чуть-чуть от идеальной прямой — влетишь в трясину. Скоростной капот! Машина, споткнувшись, встанет на нос, опрокинется на спину, и тогда летчику не выбраться. Будет он висеть на привязных ремнях вниз головой, и на него польется бензин… Это в худшем случае. В лучшем — самолет взорвется… Смерть без мучений. Это мы знали. Но в самих нас где-то что-то «заело», что-то «сработало», выключив начисто свойственное человеку чувство самосохранения. Столько накипело, столько накопилось. Бить врага, бить! В его же собственной берлоге!..
В ту ночь мы знали, куда готовились лететь. Операция называлась «Берлинская». Мы должны взломать, разрушить укрепления, подавить противника внезапностью и мощью, чтобы дать возможность нашим наземным войскам ворваться в траншеи и на плечах ошеломленного врага проникнуть в глубь его обороны.
Одер. Отсюда и до самого Берлина — сплошной железобетон. Гряды окопов, укрепленные, опутанные проволокой, естественные рубежи: озера, реки, каналы, овраги. Каждый населенный пункт, каждый дом — это крепость, приспособленная к круговой обороне. И солдаты, солдаты, солдаты и пушки. И танки. И разная техника. И вот сюда-то нам нужно положить свои бомбы. Ах как жаль, что их всего тринадцать штук…
Мы летим на высоте шести тысяч метров. Нам отчаянно повезло: погода отличная! Горят предутренние звезды, и в кабину через открытую форточку врывается пряный запах весны. Все сейчас необычное. И радость какая-то охватывает душу. Войне конец! Конец войне! И ты остался жив. Это чудо какое-то! Это выигрыш по лотерее! Тебе просто выпал счастливый билет.
Рассвет начал наступать как-то внезапно. Сначала будто кто с классной доски стер тряпкой утренние звезды и вслед за тем брызнул в небо розоватой краской. Это засветилась пелена прозрачных облаков, висевших высоко над нами. И от их призрачного света появились блики на контурах крыльев нашего самолета.
А внизу ночь. Я взглянул на часы: ровно пять. И в ту же секунду земля под нами осветилась вспышками.
— Командир, началось! — торжествовал Краснюков.
— Пушки бьют! Дальнобойные! — закричал Алпетян.
— Вот дают! Вот дают! — восторгался Морунов.
А я молчал. Мне спазмой сдавило горло.
Орудия в невиданном количестве были расставлены рядами, почти по прямой вдоль фронта. Языки пламени, вылетающие из стволов, перебегали справа налево и слева направо, и ощущение было такое, словно чьи-то большие руки нажимали пальцами на клавиши гигантского органа, исполняя гимн победы.