Романы. Рассказы
Шрифт:
«Мало сказать — настрадался! Ты бы видела, что с ними делали! Я работать не мог, руки дрожали».
«Говорила тебе утром: не выходи из дому».
«Нельзя. Работа была. Что же, разбуди, дай посмотреть, какой он из себя, да кстати накормишь его».
Мои хозяева оказались на редкость добрыми людьми. Они ухаживали за мной, как за родным сыном. Хозяин был столяром и каждое утро уходил в город на работу, а мы со старухой оставались в саду одни. Я помогал ей по хозяйству: носил воду, чистил сад, разрыхлял землю под деревьями. Я был доволен своей судьбой. Единственный их сын Магомет был мобилизован в армию, и вот уже полгода, как они
Из сада я почти не выходил. Старики решили меня назвать Магометом, в память сына, и усыновить. Для этого нужно было проделать кое-какие формальности, мне же следовало принять ислам и пройти обряд обрезания. С этой мыслью я никак не мог примириться, все мучился, искал выхода. Однажды хотел даже удрать, но пожалел стариков: они были очень добрые и искренне привязались ко мне. Увидев, что я чем-то озабочен, они стали допытываться. Я, ничего не тая, все начистоту рассказал им.
«Что же, сынок, подождем еще немного. Если появится кто-нибудь из твоих родителей, то мы тебя отпустим, а может, ты к тому времени привыкнешь к нам…»
— Золотая старуха! — воскликнул Ашот.
— Да! На самом деле хорошая женщина, — подтвердил Мушег и продолжал: — С принятием ислама решили повременить. После этого разговора они не стали хуже относиться ко мне; наоборот, всячески старались заменить родителей. В доме сохранился саз [14] их сына, и, чтобы доставить им удовольствие, я начал учиться играть на этом инструменте. По ночам, особенно зимой, старуха садилась вязать, старик ножом мастерил разные фигуры и детские игрушки из дерева, я же брал саз, играл и пел. Так тихо и незаметно шли дни.
14
Саз — трехструнный музыкальный инструмент.
А бывало, сам старик начинал рассказывать о чем-нибудь. Он много раз бывал в разных городах Турции, даже в Измире и Стамбуле, много видел и многое узнал, хотя был религиозен, верил в Коран и иногда ходил в мечеть. Его рассуждения иногда удивляли меня. Однажды вечером, когда мы сидели у жаровни, старик вдруг отложил ножик и обратился ко мне с такими словами:
«Ты, сынок, не таи в сердце своем злобу против турок за то, что они причинили тебе много зла. Простой народ тут ни при чем, все это сделали беи да богачи. Они и нам тоже делают много зла. — Старик замолчал и после некоторого раздумья добавил: — Простой народ везде добрый, он рад жить в мире со своими соседями, никого не обижать, но ему не позволяют делать это. Вот и сейчас. Народ проливает свою кровь, а спроси, зачем… Видать, богачам тесно стало жить на этом свете, вот они и гонят народ на убой. Ничего, на том свете аллах рассудит всех и каждому воздаст по его заслугам».
Я свыкся со своим положением и, наверно, еще долго жил бы у них. Но соседи все-таки узнали обо мне. Особенно неистовствовал старик Осман — помнишь, Мурад? — ваш сосед.
— Как же! Его сыновья дедушку убили.
— Вот он самый. Оказывается, в ту ночь, когда наши спустились из крепости, Апет со своими товарищами зашел в дом Османа и убил его сыновей.
— Молодец Апет! — радостно воскликнул Мурад.
— Так вот, Осман
Старики ни за что не хотели расстаться со мной, и, чтобы избавиться от угроз Османа и других соседей, мы переехали вместе в маленький город недалеко от Кайсери.
Сначала все шло хорошо. Они выдавали меня за сына и даже определили в школу. Правда, в новом месте им приходилось тяжеловато: жили в маленькой комнатушке, старик часто болел и лишался заработка. Однажды он вернулся с базара озабоченный.
«Что случилось?» — спросила тревожно его жена.
«На столбах висит приказ губернатора о том, что все, у кого есть дети армян, должны привести их в полицию, а тех, кто не подчинится этому приказу, посадят в тюрьму», — сокрушенно рассказывал он.
«Тебе-то что? Пусть себе пишут: здесь, в этом городе, никто ведь не знает, что Магомет армянин».
«Знают», — вздохнул старик.
«Ты шутишь? Кто мог об этом узнать?»
«Я сам рассказал мулле», — с поникшей головой признался старик.
«Что же ты наделал?!» — ахнула старуха.
Три дня прошли в тревоге. При каждом стуке старуха вздрагивала, словно вот-вот должны были прийти за ней и отвести ее в тюрьму, но все обошлось благополучно, никто нас не беспокоил, и я опять стал ходить в школу.
Как-то она встретила меня, когда я возвращался из школы.
«Нашего отца повели в полицию, — плача, сказала она. — Что мы будем делать?»
Я был в нерешительности. Мне было жаль стариков, но попасть в руки полиции тоже не хотелось. Я еще помнил, как избивали людей камнями под крепостью.
«Я пойду сам в полицию, тогда отца выпустят», — предложил я.
«Нет, нет! Что ты! Тебя там убьют. Спрячься где-нибудь поблизости, я тебе буду носить еду, а там, даст аллах, все наладится. Не найдут тебя — старика выпустят, на что он им нужен!»
Я спрятался в развалинах, и она каждый день приносила мне еду. Дни проходили, а старика не выпускали. Потом старуха тоже исчезла. Три дня она не появлялась. Я начал беспокоиться, да и проголодался как следует. Ночью пошел узнавать, в чем дело. Старуха лежала тяжело больная; оказывается, муж ее умер в тюрьме, а она с горя заболела.
«Эх, сынок! Принес ты нам горе, — сказала она. — Отец умер. Куда мы теперь денемся с тобой?»
Я утешал ее как мог, обещал подыскать себе работу, заботиться о ней. Ночью она умерла. Без оглядки я ушел из дома и присоединился к группе крестьян, направлявшихся к Кайсери. Пришел я в Кайсери без гроша в кармане. На базаре променял свою одежду на старую, получив в придачу несколько пиастров, и этим продержался несколько дней, потом стал собирать отбросы, ослаб и наконец свалился под забором, там, где вы меня подобрали…
Глава восьмая
Железная дорога
Благополучно дошли они до железной дороги, соединяющей Стамбул с Багдадом.
Отыскав ночлег на одном из постоялых дворов захолустного, грязного городка, ребята немедленно отправились на вокзал — посмотреть железную дорогу, о которой слышали так много необыкновенного. Но, увидев ее своими глазами, они разочаровались, более того — возмутились: в действительности все было куда проще.
Недалеко от рельсов, тянувшихся по пустырю, стояла грязная деревянная будка, в которой было маленькое окошко с надписью: «Касса».