Ромашки в октябре

Гонкур Галина

Да не только денег лишних нет – нет и семьи, и любви, и будущего. Вернее, наверное, будущее есть – ведь я живу, дышу, вроде как здорова, и завтрашний день, как и последующий, я увижу, – но дни эти будут совсем другими, не теми, которые я уже выстроила и спланировала в своих мечтах. Без полета, захватывающего дух, без ощущения жизни на острие, без любимого мужчины. А также без мужа, без детей и других огромных частей своей жизни, которые я, не задумываясь, принесла в жертву… Да и на фиг мне такой дом, без Андрея-то…

* * *

Руслан, наш сын, был полной противоположностью

сестры. Он мне достался куда тяжелее дочери, прямо вот с самого его рождения пошло-поехало – приключения за приключениями, поводы для волнений переходили один в другой. И родился он как-то неправильно – накануне родов врачи диагностировали ягодичное предлежание, что означало стремление парня вырваться на волю ногами вперед, а не головою, как положено. Ну, или уж задницей в лучшем случае, голову он решил поберечь и вынуть из меня последней.

Из естественных родов, как я ни старалась «Дышать и тужиться! Дышать и тужиться!», как мне кричала акушерка, ничего не получилось, и все мои попытки закончились экстренным кесаревым сечением. Разрезали меня утром, а к вечеру, отойдя от наркоза, я ужасно захотела посмотреть на сына, несмотря на головокружение и очень болезненный шов на животе.

Двигаясь мелкими перебежками по коридору, поддерживая располосованный живот, я пробралась к палате, где держали новорожденных младенцев. На мое счастье, стены у этой палаты были стеклянными, так что я могла поискать сына глазами, не входя внутрь, где меня, нарушительницу режима, могли бы засечь и выгнать с позором.

Слева рядами лежали маленькие белые поленца – туго спеленутые в больничные пеленки краснолицые гномики. Справа, в прозрачных кувезах, лежали три младенца, два крохотных, сморщенных, размером с недорогого крупного пупса, и один – огромный, раза в два больше соседей, великан. Лицо у него было нежное, чуть с молочным отливом, румянец во всю щеку. Судя по мерно вздымающемуся пеленочному узлу на животе, великан спал, от длинных ресниц на щеки падала легкая тень. Я как-то сразу поняла, что вот эта вот некондиционная крупная особь – это мое.

Почти пятикилограммовый младенец и вел себя так, как положено крупным людям: не суетился, сосал важно, степенно. Если и орал, то так, что прибегали соседи и спрашивали, почему сработала пожарная сигнализация или кого тут пытают. Накупленные мною еще в беременность пинетки не пригодились: первая обувь у пацана была вполне нормального размера, примерно на двухлетку. Наша молодая участковая педиатр во время регулярных профилактических осмотров пеняла мне, что я Руслана перекармливаю. Я вяло отшучивалась, что прямо сегодня же сниму его с грудного вскармливания и переведу на огурцы и чай для похудения.

Сергей очень гордился сыном. Когда был дома (в те времена еще никаким нашим бизнесом и не пахло, муж учился на заочном, получая второе высшее, и сшибал, что называется, копейку где только возможно), сразу хватал Русика на руки и таскал, как кенгуру, мальчишку на себе весь вечер. Рус отвечал ему взаимностью, просто расцветая при виде отца, оживляясь, гуля и протягивая к нему руки.

Я не могу сказать, что Сергей не любил Катю или не помогал мне с ней, – нет, надо признать, он оказался отличным, любящим отцом, заботливым и ласковым к нашим

детям. Но отношения с сыном все-таки были совершенно особенными. Я не обижалась: для очень многих мужчин сын – это предел мечтаний, мне хватало забот с пятилетней тогда Катей, и я была рада разгрузить себя по вечерам хотя бы от младенца.

При этом почему-то именно с Русланом я стала совершенно сумасшедшей мамашей в отношении здоровья ребенка. С Катей я была уверена в том, что все в порядке, с врачами общалась только по поводу плановых прививок или получения справки в бассейн или в детский сад. С Русланом же меня почему-то накрыло: любой его чих, любой его прыщик воспринимался мною совершенно панически и окружался ритуальными плясками, как моими собственными, так и родственников, которые, по-моему, переопылялись моей тревожностью. Дополнялся хоровод врачами – всевозможными платными, когда заканчивались бесплатные.

Сергей любит вспоминать момент, когда эта повышенная тревожность, очевидно, имеющая гормональную природу, меня покинула. Эта история долго была хитом среди наших знакомых и пересказывалась как анекдот.

У маленького Русика вдруг расстроился стул. Нормальная кормящая грудью мать со здоровой головой в этой ситуации просто скорректировала бы свою диету и, может, давала бы младенцу какой-нибудь безобидной укропной воды. Но то нормальная, а я же, смотри выше, была сжираема какой-то странной безотчетной тревогой, что младенец мой в беде неминуемой и надо его срочно спасать и лечить. Поэтому я срочно вызвала на дом участкового врача и замучила вопросами и паникой до того, что она высказала предположение о возможном дисбактериозе у парня. После чего она выписала мне направления на анализы, среди которых значился непонятный, но именно этим и внушающий доверие «кал на микропейзаж», который, по ее словам, точно позволил бы поставить окончательный диагноз Руслану.

Никаких Интернетов тогда в широком доступе не было, пришлось обойтись опрашиванием знакомых с медицинским образованием. Меня отчасти успокоили: я поняла, что полребенка у меня при этом не отрежут, и пустила свою кипучую энергию на выяснение, где именно этот «микропейзаж» можно продемонстрировать, в смысле, сдать. Надо сказать, что как раз в то время начиналась эра широкого распространения мобильных телефонов; номера у них были шестизначные, как и у стационарных городских номеров в нашем городе, и зачастую заранее выяснить, на какой именно телефон ты звонишь, мобильный или стационарный, было невозможно. Ну и плюс конец 90-х, кризис, народ продавал что мог, в том числе и телефонные номера. Видимо, так поступила и лаборатория при больнице, чей номер мне дали для продолжения увлекательной беседы про кал.

Вообще – в обычной жизни – я нормальный воспитанный человек и, когда звоню куда-то, сначала вежливо здороваюсь, потом выясняю, туда ли попала и есть ли время для разговора у собеседника, и только потом перехожу к сути вопроса. Тут же меня, как Сережа любит говорить, черти оседлали: мне казалось, что этот страшный дисбактериоз угрожает практически жизни моего любимого сына, поэтому, как только длинные гудки прекратились и мне ответил мужской голос, я без «здрасьте» и других вежливых рюшечек сразу перешла к делу: