Ромен Гари, хамелеон
Шрифт:
Когда Симаррон наконец перешел к новому хозяину — двоюродной сестре Анны де ла Бом, состояние финансов Ромена Гари значительно улучшилось. Дом продавался с условием, что Гари сможет проводить в нем месяц в году, это было зафиксировано в договоре купли-продажи. Но Гари воспользовался этим правом только раз и очень скоро уехал, совершенно подавленный; после этого он уже не мог заставить себя войти в Симаррон.
Осенью Гари вернулся в ужасном настроении в Париж и опять заперся у себя в комнате, чтобы работать. Его не оставляло ощущение тревоги.
Однажды октябрьским вечером Евгения Муньос-Лакаста распахнула окно, выходившее на парк Ларошфуко, и позвала свою дочь Марисоль, которая гуляла с собакой: «Скорей иди домой, у Ромена сердечный приступ!» За несколько минут до того Гари начал терять сознание и позвал Евгению на помощь. Прибежав домой,
Часть VIII
Защита Эмиля Ажара
<…> — Вы знакомы со многими писателями, господин Штайнер?
<…> — Да, со многими…
Но за всю свою жизнь я еще не видел ни одного,
даже крупного, писателя, значение которого было хотя бы
приблизительно равносильно значению его книг.
— Неужели это закономерность?
— Я этого не утверждал. Я говорю вам только о тех, кого сам знаю.
И это писатели, из-под пера которых вышли
действительно серьезные произведения.
Об авторах бульварных романов речи не идет.
— Как вы это объясняете? Как может произведение
значить больше, чем его творец?
Утверждаю, что я не Эмиль Ажар и что я никоим образом не принимал участия в создании произведений этого автора.
90
Не для того ли я стал питоном, чтобы избавиться от своего еврейства?
Доктор, это ужасно. Теперь я знаю причину всех моих попыток убежать от себя самого, причину всех моих тревог и холодного пота, чувства вины и нежелания обзавестись потомством. Я еврей, доктор, вот откуда берутся ненависть и расизм в отношении самого себя.
В начале 1973 года Ромен Гари уволил Мартину Карре под предлогом временных денежных затруднений. А сам отправился в Женеву, заперся у себя в квартире на улице Муайбо и начал писать. Через два месяца он позвонил Мартине и велел срочно возвращаться. Когда она вошла в его кабинет, он объявил, что намерен напечатать книгу под новым псевдонимом, а она должна пообещать хранить эту тайну.
За время отсутствия Мартины Гари успел написать первый черновик «Голубчика», книги, похожей по структуре на юношеские, оставшиеся неопубликованными произведения «Вино мертвых» и «Буржуазия».
Новый псевдоним был нужен Гари для того, чтобы в очередной раз сотворить несуществующего писателя. Он отказывался идти на поводу у враждебно, а иногда и агрессивно настроенных критиков, которые были ниже его и не понимали достоинств творческой мысли, опиравшейся на аллюзии и метафоры. Он хотел незаметно для всех вернуть себе власть над собственной писательской судьбой. Но были и другие причины, по которым Ромен Гари пошел на эту авантюру. Он сам о них говорит в «Жизни и смерти Эмиля Ажара», написанной в марте 1979 года, за несколько месяцев до самоубийства:
Я устал от самого себя. Устал от этикетки Ромена Гари, которую на меня приклеили и с которой я хожу вот уже тридцать лет с того самого момента, когда утрам молодой авиатор, автор «Европейского воспитания» проснулся знаменитым после слов Сартра в «Тан модерн»: «Через несколько лет мы поймем, действительно ли „Европейское воспитание“ — лучший роман о движении Сопротивления». Тридцать лет! «На меня обиделись».
А главное, я мечтал вернуть юность, радость от первой книги, от первой публикации — мечтал начать заново. Начать заново, пережить вновь счастливые моменты, стать кем-то другим всегда было для меня большим соблазном. Да, на задней обложке моих книг было написано: «исключительно разносторонний человек… авиатор, дипломат, писатель…» Но что с того? ровным счетом ничего, ноль, колыхание травы на ветру, и вместе с тем жажда абсолюта. Все мои официальные жизни, в некотором смысле упорядоченные, двоились и троились другими, менее доступными чужому глазу, но каким бы любителем приключений я ни был, мою жажду не утолила ни одна из них. Дело в том, что мною всецело владел древнейший соблазн Протея — соблазн множественности. Я алкал жизнь во всех ее формах и проявлениях, но каждое новое ощущение только усиливаю мой голод. Мои противоречивые порывы постоянно разрывали меня на части, и думаю, что я не сошел из-за этого с ума лишь благодаря женщинам и литературе, чудесным образом позволявшей мне перевоплощаться вновь и вновь. Я всегда был кем-то другим. И стоило мне обрести что-то постоянное — сына, любимую женщину, пса Сэнди, — как я страстно привязывался к этому предмету.
Может быть, эти обстоятельства психологического свойства объясняют рождение, недолгую жизнь и смерть Эмиля Ажара лучше, чем я сам вначале думал.
Это стало вторым рождением. Я начинал жизнь заново. Всё опять было в моих руках.
Создавалась полная иллюзия самотворения.
На литературной сцене Франции тех лет господствовал «новый роман», а Гари стоял особняком. Ему хотелось дать урок читателям, не замечавшим никого, кроме Ролана Барта и Филиппа Соллерса. Гари был неугоден, его никто никуда не приглашал, его не цитировали:
Всё, что важно, — это цитируют тебя или нет, а я принадлежу к проклятому племени писателей, которых никогда не цитируют… я яркий их представитель… я могу говорить всё, что мне заблагорассудится… молоть чепуху… могу даже довести до сердечного приступа ваших жалких интеллигентиков… но никогда, слышите, никогда вы не прочтете: Гари пишет… Гари полагает… по мнению Гари… с точки зрения Гари… вот заимствовать у меня, разобрать по косточкам меня разберут, это да… исключительно неприятное ощущение, будто вам при каждом удобном случае чистят карманы… но вот сослаться на меня — ни за что… как можно… да как будет выглядеть лопух, который додумается, обобрав меня, сказать: По словам Гари…?
— ерничал он перед Бернаром-Анри Леви{687}.
Первый вариант «Голубчика» Гари писал на отдельных листах черными чернилами, а над вторым, исправленным, работал в Пуэрто-Андре с марта по 7 июля 1973 года, переписывая его голубыми чернилами и подшивая в толстые черные папки, которых в итоге набралось четыре. Рукопись перепечатала Мартина Карре.
К Гари вернулся творческий порыв, свобода, юношеская дерзость, но ко всему этому прибавились мастерство и отточенность стиля, приобретенные за годы писательской карьеры. В «Голубчике» он поднял темы, которые будет развивать и в следующих романах, подписанных псевдонимом Эмиль Ажар. В первый раз после «Пляски Чингиз-Хаима», «Чародеев» и «Повинной головы» Гари частично черпал вдохновение в своих еврейских корнях.