Ромен Гари, хамелеон
Шрифт:
При повторном задержании, опять же случайном, Хасни оказал сопротивление полицейским, за что ему назначили год тюремного заключения. Он подал апелляцию, и 20 марта 1989 срок был уменьшен до восьми месяцев. Проведя полгода в тюрьме Флери-Мерожи, Хасни был отпущен на свободу и уехал в Алжир.
С помощью своих адвокатов Гари сделал всё, чтобы отклонить претензии киностудии «Белла Продакшн» на неустойку с имущества Джин Сиберг в связи с тем, что она не выполнила условия договора. В ответ на это требование Гари твердо заявил продюсеру, что актриса находилась в сложном душевном состоянии и не могла отвечать за свои поступки: она наблюдалась у двух психиатров и неоднократно была госпитализирована; Борегар прекрасно знал об этом, а значит, прежде чем заключать с Джин Сиберг контракт на невыгодных для нее условиях, следовало направить ее на психиатрическое освидетельствование. Впрочем, добавил он, американские продюсеры не давали
Часть X
Ночь будет спокойной
112
21 декабря 1979 года Ромен Гари написал Полю Павловичу:
Прежде всего — счастливого 1981 года всей твоей семье (81 — потому что о 80 лучше и не говорить){820}.
Он встретился с Полем 8 января 1980 года в 18.15 по адресу: ул. Миромениль, 92 у нотариуса г-на Арриги{821}, чтобы урегулировать деловые вопросы. В тот же день у него дома на рю дю Бак побывал Пьер Мишо.
Период с 8 по 18 февраля Гари провел у Роже Ажида в Ницце, в отеле «Плаза». Поскольку Мартина Карре больше у него не работала, ему приходилось сидеть по десять часов в день над корректурой «Воздушных змеев», отпечатанных временно нанятой секретаршей, которая делала по десять — пятнадцать орфографических ошибок на странице.
Мишель и Роже Ажиды пригласили его пообедать в ресторане «Эден Рок» в Кап д’Антиб. Ромен представил им Софи Лорен, которая в то время там отдыхала. После обеда он отошел в сторону поговорить с Роже и, прежде чем вполголоса доверить ему свои заботы, нервно оглянулся, чтобы убедиться, что никто не подслушивает. Но мог ли Роже посоветовать, как справиться с многочисленными проблемами, вызванными несуществующим Эмилем Ажаром? По возвращении домой Гари ждала неприятная новость: в его отсутствие были уничтожены непроданные книги: 3768 экземпляров — «Прощай, Гарри Купер», 5730 — «Сокровищ Красного моря» и 2230 — «Европы», романа, который он очень любил.
В апреле генерал Симон, канцлер ордена Освобождения, прочитав рукопись присланных Гари «Воздушных змеев», попросил его предусмотреть отдельный именной тираж для всех «Товарищей освобождения». Глубоко взволнованный Гари 5 апреля писал Клоду Галлимару: «Это честь, которая для меня выше любой литературной премии, и такой рекламы я не постыжусь»{822}.
Накануне сороковой годовщины призыва 18 июня 1940 года книга появилась в продаже. Отзывы критики были восторженными. Макс-Поль Фуше так прокомментировал в журнале «ВСД» фразу из романа «Чтобы воспарить, воздушному змею нужна высота, вольный ветер и много неба вокруг…»: «И нам тоже, г-н Гари! Спасибо, что сказали об этом в своей прекрасной книге, так по-доброму ироничной, лирической и волнующей»{823}.
Казалось, Гари успокоился: в письме Пьеру Макеню от 15 июня он написал, отвечая на вопрос, следует ли считать воздушных змеев почтальона Флёри просто аллегорией: «Такова судьба благих идей — они разбиваются, едва соприкоснувшись с землей». Воздушные змеи с изображениями Жан-Жака Руссо, Виктора Гюго, Монтеня, Жана Жореса символизируют те
вечные ценности, которых я придерживаюсь: права человека, преданность, свобода, великодушие нации и то, что я называю исторической памятью французов… Меня ничуть не смущает, что эта книга получилась патриотической. Тем более что я — французский патриот, родившийся в России у матери-еврейки и отца-грузина с двумя паспортами, русским и польским{824}. Так что я вполне уютно чувствую себя в шкуре француза, и никто, кстати, не видел, чтобы я демонстрировал свое превосходство. Говорю это всем: на мой взгляд, есть существенная разница между патриотизмом и национализмом. Патриотизм — это прежде всего любовь к своим. Национализм — это прежде всего ненависть к чужим. Национализм — это не про меня. Поэтому тем, у кого мое понимание патриотизма вызывает ироническую улыбку, следовало бы адресовать эту улыбку кому-то другому, вот и всё!
И подводит черту фразой из своего романа:
Порой воображение может очень зло над вами пошутить. Это касается и женщин, и идей, и стран. Ты увлечен какой-то идеей, она кажется тебе лучше всех, но стоит твоей мечте воплотиться в реальность, как ты видишь, что это не совсем то или даже вовсе сущая ерунда. А если ты сильно любишь свою страну, то в итоге это становится невыносимо, ведь она никогда не будет соответствовать твоему идеалу…
Поль
Хотите знать, что это такое? Я писал «Воздушных змеев» в самые, возможно, трагические минуты своей жизни. Что из этого вышло? Я искал убежища в том, во что глубоко верил. Поэтому в результате и получился такой роман — вовсе не пессимистичный, а, напротив, очень жизнеутверждающий, если можно так сказать, а ведь я писал его в совершенно отчаянном, подавленном состоянии…
Ниже Гари добавлял, что «Воздушные змеи» родились в обстановке, аналогичной той, в которой появилось «Европейское воспитание». Обе эти книги были орудием борьбы.
Двадцать первого мая он приклеил на большой кусок картона статью Сиорана под заголовком «Против всех фанатиков», в которой были такие строки:
Мне достаточно услышать, как кто-то всерьез говорит об идеале, будущем, философии, как он произносит слово «мы» с интонацией убежденности, как в его речи возникают «другие», выразителем идей которых он себя считает, чтобы назвать этого человека моим врагом. Я вижу в нем неудавшегося тирана, палача-недоучку, заслуживающего не меньшей ненависти, чем настоящие тираны и палачи. Ведь всякая вера вершит свой самосуд, тем более ужасающий, что делает она это руками «правоверных». Мы с подозрением относимся к ловкачам, мошенникам, шутам, а ведь на их совести нет ни одной исторической трагедии; ни во что не веря, они не лезут вам в душу, не пытаются читать ваши сокровенные мысли; они оставляют вас наедине с вашей беззаботностью, отчаянием или никчемностью; человечество обязано им немногими годами спокойствия; именно они спасают людей, которых пытают фанатики и делают несчастными так называемые «идеалисты». Ими руководит не идеология, а только личные прихоти и интересы, только собственные, никому не мешающие пороки, вынести которые в тысячу раз легче, чем ужасы деспотов, руководствующихся принципами, ведь все беды человеческого существования происходят от «мировоззрения»… Нет никого страшнее пострадавших за веру: главные истязатели получаются из мучеников, которым в свое время не отрубили голову.
На полях Гари пометил: «Отсюда недалеко до „Повинной головы“ и „Грустных клоунов“…»
113
В мае 1980 года, прожив две недели в Ницце, в отеле «Плаза», Ромен Гари вернулся в Рокбрюн. Там он навестил свою дорогую Иду д’Агостен, с которой давно не встречался. Побродив в меланхолическом настроении по улицам, он уселся на кухне с Идой и попросил подыскать ему дом, в котором смог бы спокойно писать и умереть. Она предложила ему осмотреть дом Лиз Деламар у тысячелетней маслины, сказав, что скоро он будет выставлен на продажу. С его террасы открывался вид на крыши, холмы и море до самой Ментоны. Гари показалось, что счастье, сопровождавшее годы его жизни в Рокбрюне, еще может вернуться. Потом он отправился к Лесли Бланш. Теперь она жила на вилле в окружении сосен. Гари нажал у ворот кнопку звонка и через несколько минут уже поднимался по длинной череде ступенек, ведущих к дому, приютившемуся на склоне и выходящему окнами на Гараванский залив. После смерти Джин Сиберг Гари часто звонил Лесли Бланш. В своем новом доме Лесли восстановила обстановку, без которой уже не могла обойтись: ковры, диваны, иконы, картины, гравюры, причудливые безделушки, пыльные фолианты редких книг на русском языке, отпечатанных еще до реформы орфографии. Ромен Гари сел рядом с ней и произнес: «Милая, милая Лесли, найдите мне на самой вершине дом, в котором я мог бы спокойно писать и умереть. Вы сама его обставите для меня, а главное — чтобы он был недалеко от вашего». Он взял ее за руку и какое-то время тихо, не шевельнувшись, плакал. Потом вздохнул и шепотом признался, что самые счастливые годы его жизни были, когда он жил в Болгарии. «Со мной или без меня?» — подумала про себя Лесли. А потом он сказал: Oh! Lesley, I played ту cards wrong! [110]
110
«Ох, Лесли, я поставил не на ту карту!»
Гари вернулся в Париж, где по-прежнему ходил по ресторанам с Беатрис Клерк{825} и бывал у нее дома на улице Драгон. Она знала, что Ромен ей неверен, он же боялся, что слишком стар для нее; действуя тактично и скромно, она не пыталась его разоблачить, оставляя за Гари право самому порвать с ней, но тогда он был к ней очень привязан. В день, когда было обнаружено тело Джин Сиберг, Гари пришел к Беатрис с прощальным письмом Джин, адресованным сыну. Он плакал: «Что же это такое? Этого не может быть! Это ужасно! Как она могла так поступить со мной?!»