Ромовый дневник
Шрифт:
Меня подмывало поведать им про Шено, изложить все подробности и закончить чудовищным предположением на предмет того, где она сейчас и чем занимается. Однако вместо этого я сидел и молча глазел на белые облака. Чувствовал я себя так, будто пережил долгий и опасный загул и теперь возвращался домой.
Моя машина стояла на том же месте, где я ее и оставил, а мотороллер Йемона был прикован к ограде рядом с кабинкой смотрителя. Отцепив его, Йемон сказал, что едет к себе домой, хотя я предложил ему остаться у меня и забрать Шено, если в течение ночи она вдруг там объявится.
– Черт побери, – сказал я. – Раз уж на то пошло, она могла уже вернуться. Она вполне могла подумать,
– Угу, – отозвался Йемон, резко дергая мотороллер. – Именно так, Кемп, все и случилось. Надо полагать, когда я вернусь домой, у нее уже и обед будет готов.
Я проследовал за ним по длинной подъездной аллее и помахал на прощание, сворачивая на шоссе к Сан-Хуану. Вернувшись в квартиру, я немедленно отправился ко сну и не просыпался до следующего полудня.
По пути в редакцию я задумался, не рассказать ли там что-нибудь про Шено, однако стоило мне войти в отдел новостей, как Шено вылетела у меня из головы. Сала подозвал меня к столу, где у него шла возбужденная беседа со Шварцем и Мобергом.
– Все кончено! – заорал он. – Ты вполне мог на Сент-Томасе оставаться. – Оказалось, Сегарра уволился, а Лоттерман вчера вечером отбыл в Майами – предположительно, в последней попытке найти новый источник финансирования. Сала был убежден, что газета сходит на говно, однако Моберг считал, что это ложная тревога.
– У Лоттермана куча денег, – заверил он нас. – А в Майами он свою дочь поехал проведать – так он мне перед самым отлетом сказал.
Сала горестно рассмеялся.
– Окстись, Моберг, – неужели ты думаешь, что Скользкий Ник бросил бы такую синекуру, если бы в стенку не уперся? Встань лицом к фактам – мы безработные.
– Проклятье! – воскликнул Шварц. – Я только-только тут пристроился. За десять лет это первая работа, которую мне хотелось бы сохранить.
Шварцу было около сорока, и хотя я мало виделся с ним вне работы, он мне нравился. В редакции он работал как папа Карло, никогда никого не доставал, а все свободное время пьянствовал в самых дорогих барах, какие только мог отыскать. Эла, по его словам, он ненавидел: там было слишком интимно, да и грязно вдобавок. Ему нравились «Марлин-Клуб», «Карибе-Лонж» и другие бары при отелях, где можно было носить галстук, мирно напиваться и временами наблюдать славное представление среди публики. Шварц много работал, а когда кончал работать, то пил. Дальше он спал, а затем возвращался на работу. Журналистика была для Шварца составной картинкой, простым процессом сложения газеты воедино – так, чтобы все друг к другу подходило. И ничем больше. Такую работу он считал честной и неплохо ею овладел; все дело он свел к шаблону и чертовски славно умел раз за разом этот шаблон реализовывать. Ничто не раздражало его больше сумасбродов и чудаков. Они мешали Шварцу жить, погружая его в бесконечные размышления.
Сала посмеялся над ним.
– Не волнуйся, Шварц, – ты получишь пенсию. А еще, надо думать, сорок акров и мула.
Я вспомнил первое появление Шварца в газете. Он вошел в отдел новостей и попросил работу примерно так же, как попросил бы стрижку в парикмахерской, – при этом у него было не больше сомнений, что ему откажут. Теперь же, будь в городке другая англоязычная газета, крах «Ньюс» означал бы для Шварца не больше чем кончина любимого парикмахера. Его расстраивала вовсе не потеря работы, а тот факт, что возникала угроза нарушения определенного хода вещей. Если газета сворачивалась, Шварц тем самым против воли вовлекался в некое странное и беспорядочное действо. И тут у него возникали проблемы. Шварц с блеском мог вытворить что-нибудь странное и беспорядочное – но только если он сам это запланировал. А все, сделанное экспромтом, представлялось ему не только глупым, но и аморальным.
– Шварц боится, что ему откажут в кредите у Марлина и он потеряет свое специальное сиденье в самом углу бара – то самое, которое там для старейшины белых журналистов приберегают.
Шварц грустно покачал головой.
– Ты циничный дурак, Сала, и не лечишься. Посмотрим, каково тебе будет новую работу искать.
Сала встал и направился в темную комнату.
– В этом месте работы больше нет, – бросил он. – Когда Скользкий Ник бежит с корабля, можно поручиться, что команда уже дана.
Несколько часов спустя мы перешли через улицу, чтобы выпить. Я поведал Сале про Шено, и на всем протяжении рассказа он нервно ерзал на стуле.
– Черт, что за пакость! – воскликнул он, когда я закончил. – Просто блевать тянет! – Он треснул кулаком по столу. – Проклятье, я знал, что что-то такое случится, – разве я тебе не говорил? Я кивнул, уставившись на лед в бокале.
– Какого черта ты ничего не предпринял? – с жаром вопросил Сала. – Йемон очень хорош, когда надо кому-то морду набить, – а где он был все это время?
– Слишком быстро все получилось, – ответил я. – Он попытался это блядство остановить, но его просто растоптали.
Сала немного подумал.
– Какого черта вы ее туда притащили?
– Валяй дальше, – отозвался я. – Я пошел туда не за тем, чтобы для какой-то ненормальной дуэнью разыгрывать. – Я взглянул ему в лицо. – А ты почему не остался дома и не почитал книжку на сон грядущий, когда нас полиция отметелила?
Сала покачал головой и откинулся на спинку сиденья. После двух-трех минут молчания он снова поднял взгляд.
– Скажи, Кемп, куда мы, черт нас возьми, катимся? Я и впрямь начинаю думать, что мы обречены. – Он нервно потер щеку и понизил голос. – Я серьезно, – продолжил он. – Мы всё нажираемся и нажираемся, и вся эта жуть то и дело происходит, и каждый следующий раз хуже предыдущего… – Он безнадежно махнул рукой. – Черт побери, это уже совсем не смешно – вся наша удача неуклонно сходит на нет.
Когда мы вернулись в редакцию, я вспомнил эти его слова и начал думать, что Сала вполне может быть прав. Он все время толковал про удачу, судьбу и числа, и в то же время ни разу не рискнул даже центом в каком-нибудь казино, ибо знал, что всю прибыль имеет заведение. И под пессимизмом, печальной убежденностью, что весь механизм настроен против него, в глубине души у него оставалась вера, что он, Роберт Сала, способен этот механизм перехитрить, – путем внимательного наблюдения за различными знамениями он может узнать, когда увернуться и спастись. Такой пессимизм имел определенную лазейку, и все, что нужно было делать, чтобы эта лазейка сработала, это наблюдать за знамениями. Выживание по координации, не иначе. Гонку выигрывает не самый быстрый и битву не самый сильный – а тот, кто способен увидеть приближение момента и отскочить в сторону. Как лягушка уворачивается от цапли в полуночном болоте.
Твердо держа в уме теорию Салы, я тем же вечером отправился повидаться с Сандерсоном, дабы выпрыгнуть из трясины нависшей над головой безработицы на высокую и сухую ветку денежных заданий. Никакой иной ветки в пределах тысячи миль я не наблюдал – и пропусти я ее, это означало бы долгий рейс к новой точке опоры, причем я не имел ни малейшего представления, где эта точка окажется.
Сандерсон встретил меня чеком на пятьдесят долларов, который я принял за благое знамение.
– Это за статью, – объяснил он. – Выходи на веранду, сейчас мы тебе выпивку смешаем.