Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах
Шрифт:
В душе Хаято ожили воспоминания о том, как он пробирался в дом к наложнице Маруоки Бокуана. Но сегодня он с самого начала намеревался увидеть кровь, и на сердце было куда спокойней, чем в тот вечер. Сравнивая с тем давним вечером, он с удивлением понял, что нынешняя работа его даже чем-то привлекает и возбуждает. Эту особу он мог бы убрать без особого сожаления, совершенно хладнокровно: в конце концов, уже то, что она стала помехой их заданию, служит достаточным основанием, чтобы лишить ее жизни. А иначе как дальше работать?!
Насколько можно было видеть, ни в одной комнате свет больше не горел. Лишь сёдзи
Хаято попытался тихонько перебраться с дерева на открытую галерею. Тут он впервые вспомнил о том, что забыл черный платок, которым заматывал лицо, и застыл в нерешительности. Однако вскоре нашлось решение: стараясь не шуметь, он сорвал небольшую ветку литокарпуса, пышная листва которой набухла каплями вечерней росы, зажал ее в зубах и тем самым замаскировал большую часть лица.
Ну что ж… Потихоньку отпустив ветку дерева, Хаято перепрыгнул на галерею. Там он крадучись подобрался к сёдзи той комнаты, где обитала незнакомка, и прислушался, пытаясь понять, что происходит внутри. Сквозь узкую щелку в сёдзи просачивался табачный дым.
«Не спит!» — подумал Хаято и застыл на месте, будто его пригвоздили к полу. Но остаться незамеченным ему не удалось.
За сёдзи громко откашлялись и мелодичный женский голосок тихо спросил: «Кто там?»
Хаято молчал — не только потому, что в зубах у него была ветка литокарпуса, но и потому, что сказать было нечего. Вместо ответа он одним рывком метнулся к сёдзи, резко отодвинул бумажную створку и стремительно ворвался в комнату.
— Ах! — и сверкающий клинок, словно водяной каскад, обрушился на то место, откуда донесся испуганный возглас, но… поразил пустоту. Только ночное кимоно прошуршало во мраке, подняв волну теплого воздуха, а с галереи уже доносился топот ног убегающей женщины. Она что-то кричала на бегу, но слов было не разобрать. Убегая, женщина обернулась и метнула кинжал или что-то в этом роде. Просвистев у Хаято над ухом, кинжал звякнул об пол.
Хаято уже собрался одним бешеным рывком преодолеть расстояние, отделявшее его от беглянки, но тут между ними оказался какой-то мужчина, который, видимо, услышав шум, поспешно выбрался из своего номера на галерею.
Хаято угрожающе замахнулся мечом, но незнакомец не оробел и парировал удар. «Эх, помеха!» — с досадой подумал Хаято, нанося молниеносный удар. Однако клинок задел за балюстраду, и меч, выскользнув из руки, упал на землю. Тем временем женщина уже добежала до лестницы — и теперь все обитатели постоялого двора, проснувшись, с шумом и гамом выбирались из своих комнатушек.
Хаято подбежал к лестнице и посмотрел вниз, но смог там увидеть только мечущихся в смятении постояльцев и прислугу, которые пытались зажечь фонари. Куда подевалась беглянка, было непонятно.
Он непроизвольно крепче прикусил ветку литокарпуса, зажатую в зубах. Времени терять было нельзя.
Со двора доносился топот и истошные крики: «Где он?! Где?!»
Спрыгнув с галереи, Хаято во весь дух помчался прочь. Отбежав подальше, он оглянулся:
Хаято же было не до сна. Его беспокоило то, что Дзиндзюро еще не вернулся. Пауку не только нынешней ночью, но и вообще в последнее время так не везло, что оснований тревожиться за него сейчас, предполагая очередной провал, было более чем достаточно. Попивая холодное сакэ, Хаято решил ждать.
Вскоре совсем рассвело. Со своего ложа у очага Хаято смотрел, как утреннее солнце зажгло сияньем молодую листву на склонах гор. Шумно и назойливо зачирикали воробьи. Дзиндзюро не возвращался, и на душе у юного ронина становилось все тревожней.
Он растолкал Кинсукэ:
— Ну, хватит дрыхнуть! Видишь, солнце уже светит вовсю! Что же могло случиться с нашим Пауком? Ведь со вчерашнего вечера где-то пропадает! Давай-ка, поешь и ступай в город. Погляди, что там происходит.
— Слушаюсь! — отвечал Кинсукэ.
Он поспешно отправился к колодцу умываться. Но прежде, чем Кинсукэ успел вернуться в дом, Хаято заметил какого-то грязного, оборванного нищего, ковыляющего прямо к их убежищу.
— Здесь ли обитает господин Кинсукэ? — спросил пришелец.
— Ну, есть такой, а тебе что надо? — настороженно ответил Хаято.
— Да намедни один господин просил ему передать кое-что. Вот я и принес, — пояснил нищий, протягивая письмо. — Обещал, что тут меня и за труды отблагодарят…
— Ладно, ладно!
Набрав горстку риса, Хаято вручил ее обрадованному нищему, а сам развернул письмо и погрузился в чтение.
«Ох, и оплошали же мы нынче ночью! Я уж наслушался об этом пересудов в городе. Тут уж ничего не поделаешь, но только, думается, теперь выполнить наше задание будет куда труднее. Посему я решил пока что поселиться в этом доме в подполе. Еду вы мне доставляйте по вечерам, после девяти. Место для передачи пусть будет третий проулок в квартале Восточная Масугата, что напротив главных ворот замка. И еще есть идея. Что, если вам, сударь, попытаться проникнуть в замок, прикинувшись наемным рабочим? Подробности обсудим завтра вечером в проулке при встрече. Если я по какой-либо причине выйти не смогу, можно еду просто подбросить в мое логово. Беспокоиться за меня нечего».
Вот что было написано в письме. Паук остался верен себе — выбрал такой способ передать послание, чтобы все удивились.
Оборона замка и «смерть вослед»
Челобитную от Кураноскэ Оиси, адресованную мэцукэ Дзюдзаэмону Араки и Унэмэ Сакакибаре, привезли в Эдо два посланца: Кусаэмон Тагава и Дзюэмон Цукиока. Обоим мэцукэ было поручено принять в управление замок Ако, и они собирались в ближайшее время отправиться в путь. Необходимо было доставить челобитную в Эдо, пока оба офицера еще были на месте.