Росас
Шрифт:
Молодой человек, угадывая, что происходило в душе почтенного его учителя, и смеясь про себя, взял крученую простыню и приложил палец к губам, смотря на дона Кандидо.
Затем дон Мигель приблизился к дверям спальни, громкий продолжительный храп священника убедил его, что он может войти в комнату, не соблюдая особенной тишины. Это он и сделал, ведя за собой дона Кандидо.
Приоткрыв дверь, выходившую на двор, он при слабом вечернем свете увидал почтенного падре лежащим в постели на спине, в рубашке и наполовину
Молодой человек, взяв стул, тихонько поставил его у изголовья постели и сделал знак дону Кандидо сесть на него. Увидев, что его бывший учитель машинально, как всегда исполнил его приказание, он взял другой стул, поставил его с противоположной стороны и сел затем, передав дону Кандидо поверх спящего один конец жгута, сделал ему знак пропустить этот конец под постель и передать ему обратно.
Дон Кандидо повиновался, и менее чем в десять секунд достойный пастырь федерации был крепко привязан молодым человеком к постели, причем узел жгута приходился как раз вблизи того места, где сидел Мигель.
Покончив с этой операцией, молодой человек приблизился к окну, закрыл его настолько, чтобы спящий, раскрыв глаза, мог различать предметы как бы в тумане; затем, дав дону Кандидо один из своих пистолетов, который тот, дрожа от страха, взял, и, шепотом приказав ему повторять все его слова, как только он ему сделает знак, дон Мигель сел.
Гаэте храпел, как самый счастливый человек на свете, когда дон Мигель крикнул ему мрачным, но звучным голосом:
— Сеньор кура де-Ла-Пьедад! Гаэте перестал храпеть.
— Сеньор кура де-Ла-Пьедад! — повторил молодой человек тем же тоном.
Когда монах с трудом раскрыл свои отяжелевшие веки, и медленно повернув голову, заметил дона Мигеля, его зрачки расширились, выражение ужаса разлилось по его лицу; когда же он хотел поднять свою голову, с другой стороны постели дон Кандидо крикнул ему хриплым голосом:
— Сеньор кура де-Ла-Пьедад!
Невозможно описать удивления монаха, когда он, повернув голову в ту сторону, откуда раздался второй голос, заметил фигуру дона Кандидо Родригес.
В течение некоторого времени он поворачивал свою голову попеременно вправо и влево, как будто желая убедиться в том, что он не спит, затем сделал попытку тихонько приподняться на своем месте, но жгут, проходивший по его груди и рукам, помешал ему сделать это. Он мог только приподнять голову, которая тут же и упала на подушку.
Но это еще было не все: в то же самое время дон Мигель приставил свой пистолет к правому виску священника, тогда как дон Кандидо, по знаку молодого человека, — к левому. Все это было проделано без единого звука, без лишнего жеста.
Падре Гаэте побледнел как мертвец, и закрыл глаза.
Оба товарища убрали тогда свои пистолеты.
— Сеньор кура Гаэте! — проговорил молодой человек. — Вы продали свою душу демонам
Дон Кандидо повторил эти слова с каким-то действительно сверхъестественным выражением.
Капли холодного пота выступили на висках кура Гаэте.
— Вы дали клятву умертвить двух человек, образ которых мы приняли на себя, но прежде чем вы совершите это новое преступление, мы погрузим вас в бездны ада. Не правда ли, вы имеете намерение умертвить этих двух людей с помощью трех или четырех ваших друзей?
Священник не отвечал ничего.
— Отвечайте! — сказали дон Мигель и дон Кандидо, вторично прикладывая пистолеты к вискам падре.
— Да, но клянусь Богом…
— Молчите! Не произносите всуе имя Всевышнего! — вскричал дон Мигель, прерывая испуганного падре, лицо которого покрылось густой краской, а лоб — темными пятнами.
— Отступник! Отверженец! Нечестивец! Пробил твой последний час, моя могучая рука нанесет тебе удар! — вскричал дон Кандидо, который, поняв, что он не подвергается никакой опасности, захотел показать себя героем.
— Где вы хотели найти сообщников для своего преступления? — спросил дон Мигель.
Гаэте не отвечал.
— Отвечайте! — вскричал дон Кандидо громовым голосом.
— Отвечайте! — сказал дон Мигель тем же тоном.
— Я хотел попросить их у Соломона! — отвечал монах, не открывая глаз и слабеющим голосом.
Ему стало трудно дышать.
— Под каким предлогом? Молчание.
— Говорите!
— Говорите! — вскричал дон Кандидо, снова приложив свой пистолет к виску падре.
— Ради неба! — пробормотал тот, пытаясь подняться, но тотчас же откидываясь на подушку.
— Вы боитесь?
— Да.
— Вы умрете!
Вопль, сопровождаемый внезапным движением головы, вырвался из груди священника — кровь начала заливать его мозг.
— Вы не умрете, если будете убеждены, что никогда не встречались в этом доме с теми лицами, которых вы преследуете! — сказал дон Мигель.
— Но вы, вы кто такие? — спросил падре, приоткрывая глаза и поворачивая голову влево и вправо.
— Никто!
— Никто! — повторили еще раз учитель и ученик.
— Никто! — вскричал объятый нервной дрожью священник, закрывая глаза.
— Разве вы не понимаете того, что с вами произошло здесь и что происходит теперь?
Падре не отвечал.
— Вы лунатик и осуждены на смерть в этом состоянии в тот день, когда попытаетесь причинить малейшее зло тем лицам.
— Да! — вскричал дон Кандидо. — Вы лунатик и умрете им, смертью страшной, ужасной, жестокой в тот день, когда возымеете мысль преследовать тех почтенных лиц, которых вы решили умертвить. Божье правосудие обрушится на вашу виновную голову!
Священник едва уже слышал его.