России верные сыны
Шрифт:
— Знаю…
— Она здесь, с вами?
— Нет… Но что вам до нее?
— Леди Анна…
— Зовите меня Анеля, мне все еще нравится мое старое имя. Что вам до милой Катеньки? Бедная! Когда вы встретились в Грабнике, как вы обошлись с ней?
Она говорила это, временами внимательно поглядывая на него, говорила с подчеркнутой небрежностью.
— Вы видите, я знаю все…
— Зачем вы так говорите со мной? Разве я стал бы из пустого любопытства спрашивать о ней?
— Почему бы нет? Соотечественница, добрая знакомая дней юности.
— Где же она?
— В России.
— В России? — Он мог всего ожидать, кроме этой вести.
— Она в Васенках. Разве вы не знали? — с недоверием спросила она.
— Как я мог знать об этом? Три месяца я был между жизнью и смертью.
— Я это знаю. Мы обе были у вас в госпитале во Франкфурте.
Ее слегка испугало выражение его лица. Это было смятение, изумление и скорбь. Но тотчас лицо его озарилось радостью — Катенька не покидала его на пороге смерти. Виденье не было галлюцинацией.
— Катенька вернулась в Россию. Скончалась ее тетка, и ей по завещанию достался хуторок близ Васенок. И она вернулась туда.
— Там я увидел ее в первый раз…
— Тем печальнее для нее воспоминания.
Она оглянулась на гостей. Мужчины усаживались за карточный стол, Дарья Христофоровна рассказывала о путешествии в Шотландию сестры императора:
— …Вечером ее высочество приветствовали горные кланы. Ее высочество увидела пляску с мечами при свете факелов, под звуки волынок… Ее высочество была тронута гостеприимством этих детей гор…
— Мы еще встретимся, — сказала Анеля, — и поговорим обо всем… Вы не будете скучать у меня. Мои друзья шутя называют мой дом «салоном мадам Жоффрен». Но увы, вы не увидите у меня современного философа и не услышите сочинения, подобного его шедевру «О разуме»… Иной век, иные люди… — и она указала глазами на жирный затылок сэра Кларка, сидевшего за карточным столом. — Правда ли, что в свите императора Александра в Лондоне будет князь Чарторыйский? Видите, я все еще думаю о польских делах. Здесь, в австрийском посольстве, очень обеспокоены приездом Чарторыйского… Говорят, что Меттерних из-за этого не едет в Лондон.
— Если князь Адам приедет, то только как генерал-адъютант русского императора.
— Значит, он не будет представлять Польшу?
Начался обычный разговор, которого так не хотел Можайский.
Он решил проститься с хозяйкой, Доротеей Христофоровной, и уехать, сославшись на спешные дела — нынче был почтовый день, но вдруг услышал дребезжащий голос в гостиной:
— Если бы вернулись времена инквизиции — он заслужил бы костер. А книгу его следовало бы сжечь, она должна быть сожжена рукой палача!
— Вы можете швырнуть ее в камин, как сделал я.
— Где же предел бесстыдному вольнодумству?
Можайский заглянул в гостиную и увидел сэра Чарльза Кларка. Он стоял, сжимая кулаки, его желтое лицо покраснело от волнения, черные, обычно полузакрытые глаза горели злым огнем.
— Вы говорите о «Корсаре»? — отложив карты, спросила дородная
— Произведение развращенного ума! Безнравственные и опасные стихи! — послышался гнусавый голос из угла.
Лорд Грей отложил карты и сказал сухо и внушительно:
— Лорд Байрон воспользовался этой книгой, чтобы нанести оскорбление главе государства.
— Но принц принял эту выходку спокойно…
— Он слишком высоко стоит, наш принц-регент, чтобы его задели брызги ядовитых чернил.
Эти слова произнес сэр Роберт Вильсон.
Наступило молчание.
— Мне кажется… — вырвалось у Можайского, и все взоры вдруг обратились к нему. Всем показалось удивительным, что молодой человек осмелился высказать свою мысль, какой бы она ни была, — мне кажется, что это небольшое стихотворение не может бросить тень на поэму «Корсар» и другие прекрасные произведения великого британского поэта.
— Вы думаете? — сказала Доротея Христофоровна и бросила изумленный взгляд в сторону Можайского. — Лорд Байрон сам называет свои эпиграммы ручными гранатами… все знают, в кого он метил. Можно себе представить, как примет эти восемь строк ирландская чернь.
Сэр Чарльз Кларк повернулся к Можайскому и смерил его ироническим взглядом:
— «Великий британский поэт»… Бог мой, в какие презренные уста вложил ты дар песен!
— Но это дары дьявола, а не бога — поднимаясь, сказал лорд Грей. — Мне говорили, что лорд Мэгон советовал Байрону просить аудиенции у принца. Может быть, наш добрый принц простил бы запальчивость поэта. Но этот гордец не принял мудрый совет.
— Называет себя республиканцем…
— Восхваляет времена Кромвеля!
— Апостол безбожия и либерализма!
Можайский поторопился проститься с хозяйкой, она неблагосклонно взглянула на него. Дородная русская дама улыбнулась Можайскому.
Спускаясь по лестнице, он все еще слышал жужжание голосов:
— …дерзость!
— …безнравственность!
— …безбожие!
«Точно потревожили осиное гнездо, — подумал Можайский, — и все это из-за эпиграммы «Плачущая девушка». Восемь строк, обличающих пороки принца-регента, безжалостного ненавистника ирландского народа… поистине надо быть великим поэтом, чтобы возбудить такую ненависть этих людей», — думал Можайский, глядя сквозь стекло кареты на освещенные окна посольства и силуэты, мелькающие в окнах.
39
Воротившись в гостиницу, Можайский долго не мог собраться с мыслями. Катенька Назимова в Васенках! Может быть, сейчас, немедля, ему следует вернуться на родину? Может быть, эта встреча будет тем счастьем, которого он ожидал? Никогда он так не сетовал на тяжкую для него службу, как в эту минуту.
Анастасия Дмитриевна скончалась. Капризная и вздорная старуха, избалованная богатством и властью над тремя тысячами людей, она была сурова к Катеньке, которую опекала.
Английский язык с У. С. Моэмом. Театр
Научно-образовательная:
языкознание
рейтинг книги
