Россия без прикрас и умолчаний
Шрифт:
И подготовка будущей «дискуссии» в физике развернулась вовсю. Вышел в свет солидной толщины сборник статей «Против идеализма в современной физике». Составителю этой чудовищной книги профессору Дмитрию Иваненко, ее редактору профессору Дмитрию Блохинцеву и авторам статей, в числе которых, увы, оказались крупные физики профессора Петров и Широков, изменили не только их научная совесть, не только логика, но и юмор. Они и не заметили, как стали в ряд с гитлеровцем Ленардом, выдающимся физиком, который, однако, продал душу дьяволу и потратил свои последние годы на создание «немецкой физики» без Эйнштейна. Создатели сборника «Против идеализма в современной физике» делали то же самое – «очищали физику от Эйнштейна и прокламировали свою «материалистическую» физику,
Но Эйнштейн был в то время далеко, за океаном, поэтому авторы сборника атаковали его советских «последователей», в числе которых, понятно, были все лучшие имена: Ландау, Тамм, Харитон, Зельдович, Векслер, Гинзбург, Иоффе – всего около двухсот человек.
В качестве второго этапа подготовки к «дискуссии» был составлен проскрипционный список из этих самых двухсот имен и подан на рассмотрение Сталину (то же самое сделал незадолго до того Лысенко перед своей «дискуссией», и разгром удался на славу). Сталин, понимавший в физике ровно столько же, сколько в биологии, против «дискуссии» не возражал, но список почему-то его насторожил. Он потребовал, чтобы против каждой фамилии в списке было указано место работы. Когда это сделали, то выяснилось, что около половины будущих жертв «дискуссии» работают над ядерным оружием. И Сталин немедленно сказал: «Не надо дискуссии». Он спас этим жизнь многим замечательным людям.
А что же инициаторы «движения» профессора Блохинцев и Иваненко? Ничего, они и сегодня в полном порядке. Дмитрий Блохинцев, например, много лет был директором Объединенного института ядерных исследований в Дубне, и покойный академик Векслер, как руководитель лаборатории высоких энергий этого института, числился его подчиненным. В его же подчинении работал и профессор Бруно Понтекорво. Ныне директором Дубненского института состоит выдающийся ученый и кристально честный человек академик Николай Боголюбов, но смена руководителей произошла не потому, что кто-то хотел снять Блохинцева, а в силу международного устава института, объединяющего ученых всех коммунистических стран (я еще в 1961 году встречался и беседовал там с китайским профессором Ван Ган-чаном).
Профессор Т., рассказав детали этой грязной истории, добавил, однако, что ученые не забыли «заслуг» Блохинцева и Иваненко. Каждый год власти выдвигают их обоих кандидатами в Академию наук: первого хотят сделать ее действительным членом, второго – членом-корреспондентом. Каждый год обе кандидатуры проваливаются при тайном голосовании.
— Маловероятно, что их призовут когда-нибудь к ответу, – меланхолично заключил профессор Т. – но одно могу вам гарантировать: пока жив хоть один представитель нашего поколения ученых, эти мерзавцы не продвинутся.
Наш разговор был о физике, но «убийцы» и в других науках живут рядом со своими жертвами, которых они не успели убить или затравить. Нечто похожее на «антиэйнштейновскую» кампанию произошло, например, в химии, где атакам подверглась «идеалистическая» резонансная теория реакций. Не было недостатка в статьях, которые, хотя и публиковались в научных журналах, представляли собою просто политические доносы. После появления таких статей обычно арестовывали «виновных», в лучшем случае выгоняли с работы.
Вполне естественно, что в такой обстановке, когда истинная суть науки отходила на задний план, а жизненное значение имели только политические спекуляции, на научной арене появились и имели успех совсем уж темные личности, шарлатаны и проходимцы. Так, после лысенковской «дискуссии» очень сильный пропагандистский шум произвела Ольга Лепешинская. Эта старая женщина объявила, что она открыла ни более ни менее, как тайну жизни, проследила «образование живого вещества из неживого». Ее великое открытие не подлежало сомнению и не могло оспариваться – ведь его одобрил сам Сталин. Во славу Лепешинской исписаны тонны бумаги, на тему ее «открытия» защищены сотни «научных» диссертаций. Сама Лепешинская вскоре скончалась в чести и славе (она не успела, к сожалению, довершить свою очередную работу по поддержанию вечной молодости,
Вот тут мы и подходим к главной трагедии сегодняшней русской науки – к ее аморальности. Все поколение русских людей, переживших Сталина, более или менее аморально, но в науке эта мрачная нота звучит особенно ясно и громко.
Недавно, уже после краха Лысенко, один честный и смелый научный журналист написал очерк о некоторых его преступных деяниях. По «ошибке» очерк был опубликован в маленьком провинциальном журнале, и тут же с партийного неба грянул гром. Очерк специально обсуждался в ЦК, там говорились благородные слова о том, что не надо поминать старое, не надо сводить счеты и прочее. Но против автора очерка было выдвинуто еще одно, главное обвинение – в неискренности. Оказывается, он, автор, в 1948 году написал какую-то статью с пропагандой идей Лысенко. «Что же получается? – гремели ораторы в ЦК. – В 1948 году вы хвалили Лысенко, а теперь его проклинаете? Где принципиальность?»
Это, конечно, неслыханный цинизм – ведь автор мог бы спросить того же Брежнева или Косыгина, почему до 1953 года они хвалили Сталина, а после 1953 года – Хрущева. Кроме того, свою борьбу против Лысенко этот журналист начал задолго до его падения, за что имел массу неприятностей от тех же лиц, что теперь нагло обвиняли его в «неискренности». Однако не это нас сейчас интересует. Беда в другом. Журналист этот, действительно, написал в 1948 году статью о Лысенко, но он мог бы написать и серию статей и даже книгу. Элементарная честность могла, допустим, удержать его от личных нападок на представителей «морганизма-менделизма», но что касается похвал Лысенко – от этого удержаться было почти невозможно. Журналист есть журналист: ему заказывают статью на биологическую тему, а в те годы написать антилысенковскую статью было абсолютно бессмысленным самоубийством. Тебя упрячут в лагерь или расстреляют, а о том, что ты сделал, не узнает ни одна душа кроме редактора, позвонившего в КГБ, да сотрудников этого учреждения.
Я привел пример не с ученым, а с научным журналистом просто потому, что пример этот свежий и колоритный. Кроме того, я тоже научный журналист и хорошо понимаю беду моего коллеги. Сам я не прославлял Лысенко в своих статьях только потому, что до 1947 года не был популяризатором науки, а с 1947 по 1953 благополучно просидел в лагере. После смерти Сталина похвалы в адрес Лысенко стали уже не так обязательны. Но если бы в те годы я был на свободе, если бы занимался научной журналистикой, то, вероятно, и на моем счету появилось бы что-нибудь в том же роде.
Совершенно такая нее роковая ситуация окружала профессиональных ученых. Водораздел между честными и бесчестными было очень непросто провести в те времена. Разумеется, были совсем уж одиозные фигуры, так сказать, «ярко выраженные»: тот же Лысенко, Презент, Якушкин, Глущенко, Сотников, Столетов-младший в биологии, Блохинцев и Иваненко в физике, Митин, Константинов, Федосеев в философии, Самарин и Эльсберг в литературоведении и иже с ними. Были и отдельные героические фигуры – главным образом, ученые-гиганты, использовавшие свое высокое положение и относительную неуязвимость, чтобы не быть вовлеченными ни в какие подлости и иногда даже защитить жизнь ценных для науки людей. К таким относятся, например, академики Капица, Семенов, Энгельгардт. Были и «сумасшедшие» одиночки, клавшие голову на плаху во имя своей науки. Типичный пример такого благородного «сумасшествия» – чудом спасшийся профессор Иосиф Раппопорт.