Россия и Германия: вместе или порознь?
Шрифт:
— Вы хотите сказать — «для мошенничества», Ганекен? — тут же отпарировал Геринг.
В нацистской партии существовало понятие «бифштексы». Так называли тех внешне «коричневых», которые в прошлом были «красными», а может «красными» внутри и остались. Это было непростое явление, читатель. Перед провозглашением Гитлера рейхсканцлером в НСДАП было 850 тысяч членов, из них треть — рабочие. К концу 1933 года в нацистскую партию вступило еще около двух миллионов человек.
Хотя основу НСДАП составлял средний класс, среди руководителей районных партийных организаций каждый двенадцатый был рабочим, каждый десятый — крестьянином. В руководстве более мелких городских
Первого мая, которое Гитлер объявил Днем Труда, по городам Германии проходили торжественные марши рабочих колонн с развевающимися знаменами. В сельской местности устраивались празднества и танцы в национальных костюмах.
Было организовано имперское трудовое соревнование во всех сферах жизни — от кустарного производства и конторской службы до тяжелой промышленности и студенческих аудиторий. Победителей чествовали как олимпийских чемпионов, их принимали в Берлине руководитель Германского трудового фронта Роберт Лей и сам Гитлер.
Роберт Лей говорил: «Бывшему врагу, который искренне верил пустым фразам о классовой борьбе и фантазиям интернационала, мы протягиваем руку и помогаем ему тем самым подняться».
Лей тут, конечно, лукавил. Классовый фактор был отнюдь не «пустой фантазией», а планета, если бы она полностью освободилась от власти Капитала, быстро стала бы общим достоянием сотрудничающих народов. Но тот настрой, который возникал в рейхе усилиями новой власти, был все же очень далек от традиционного буржуазного мировоззрения.
В первые два «нацистских» года, в 1933 и 1934 годах, высшие нацистские лидеры ездили по крупнейшим предприятиям и вступали в беседы с рабочими, известными своими связями с социал-демократами и коммунистами, спорили с ними и убеждали в своей готовности забыть прежние разногласия.
Это не было проявлением шаткости власти. Когда власть не уверена, она широко использует запугивание и репрессии. Германская компартия была запрещена еще весной 1933 года. При этом в нацистских концлагерях оказались десятки тысяч немцев, то есть репрессированы были далеко не все члены компартии, особенно если учесть, что в лагеря попадали и социал-демократы, и уголовники. Но и до, и уж тем более после этих мер организованного выступления рабочих масс против новой власти опасаться не приходилось. Первые годы были годами общенациональной эйфории.
И Геббельс в апреле 1934 года имел основания в своем выступлении по радио говорить: «Рабочий, налаживая наше производство, был вынужден удовлетворяться такой заработной платой, которая ни в коей мере не была достаточна для поддержания жизненного стандарта, соответствующего высокому культурному уровню нашего народа. И он выполнял поставленную перед ним задачу с беспримерным героизмом».
Так что визиты на предприятия были не заигрыванием с массами, а объяснялись желанием добиться перелома в сознании людей. Роберт Лей публично признавал: «При помощи насилия можно убить человека, но не изгнать из его ума, из его сердца идеи».
1 мая 1933 года на аэродроме Темпельхоф Гитлер обратился к миллионной массе представителей немецких рабочих: «Новая Германия более не будет знать социальных конфликтов, а станет одной семьей, работающей изо всех сил для реализации общих задач. Она снова станет могущественным и пользующимся уважением народов государством».
В
Впрочем, Левичев прибавлял, что «главной основой дружбы — включительно до союза, считают все тот же тезис — общий враг — Польша».
Что ж, взгляд на наши общие интересы у рейхсверовских знакомых Левичева был верным, ничего не скажешь!
В ноябре 1933 года Гитлер проводит свой первый плебисцит о доверии правительству. Сам по себе этот шаг был и верным, и смелым, и по-настоящему демократичным.
Более того, во всей истории человечества он был вообще беспримерным. Никогда раньше ни в одной стране высшая власть не спрашивала у народа, доверяет ли он ей? Нечто подобное проделывал, правда, Наполеон, но в его времена до всеобщего избирательного права было еще далеко, и наполеоновские плебисциты охватывали лишь часть общества, причем меньшую.
И вот теперь Гитлер впервые поступал так по отношению ко всему взрослому населению своей страны. С тех пор как он пришел к власти, истекло уже девять месяцев — срок достаточный для того, чтобы народ разобрался в направлении реформ. Если бы они были «бумажными» или антинародными, то мог произойти большой конфуз...
Но плебисцит закончился триумфом. Из сорока пяти с лишним миллионов, имеющих право голоса, на участки не явилось лишь четыре процента.
Девяносто процентов взрослых немцев ответило «да» и лишь пять процентов (два миллиона) — «нет».
Коммунистическая печать ссылалась на «крайний террор», но по большому счету это было чепухой. И вот почему... Почти миллион семьсот тысяч немцев и немок голосовать вообще не ходили. Противники Гитлера говорили, что это, мол, проявление «гражданского мужества», но с любой точки зрения было все же проще пойти и проголосовать «против»... Если избирателю на участке заглядывают через плечо, где он там ставит «галочку», и при этом наставляют ему в спину дуло автомата или грозят дубинкой, не то что два миллиона, а и две сотни тысяч «против» не проголосуют,— чудес на свете не бывает. Но «против» было все же два миллиона голосов, и «мужественным» гражданам ничто не мешало к ним присоединиться... Тем более что уж если ты на участке не появился, это уж точно станет известно властям.
И если каждый двадцать пятый немец остался дома, значит — из-под палки на плебисцит никого не гнали. «Крайнего террора» все же не было...
Собственно, даже по данным Коминтерна за первые два (самых, естественно, напряженных) года власти Гитлера в Германии было казнено четыре тысячи человек. Но ведь и компартия, между прочим, отнюдь не скрывала своей готовности к террору в случае прихода к власти. А в Германии как-никак произошло нечто вроде революции (нацисты так и говорили: «национальная революция»), и эти цифры впечатляющих картин насилия не давали.