Россия и Германия. Союзники или враги?

Хильгер Густав

В ретроспективе наши переговоры в январе и феврале 1921 года носили даже какой-то пикантный оттенок из-за того факта, что в то же время Центральную Германию сотрясало коммунистическое восстание, которое, как мы были убеждены, активно поддерживалось советской комиссией в Берлине. Правда, эта пикантность ощущалась только в ретроспективе, потому что восстания марта 1921 года были подавлены. В то время требовалось большое самообладание, чтобы вести переговоры с людьми, разжигавшими пожар, как это было, до самой крыши над нашими головами. Все мы какое-то время просто молчаливо надеялись на разгром восстания, который заставил бы советское правительство быть более сговорчивым.

Переговоры в Москве, которые вели Шлезингер и я, а с советской стороны Копп и Якубович, завершились составлением протокола, содержавшего предлагаемое соглашение, которое в случае принятия позволило бы обеим странам сделать важный шаг на пути к установлению полных и нормальных политических и экономических отношений. Как раз в это время Советское государство

сотрясал суровый кризис, описывавшийся выше, и Берлин не проявил интереса к заключению предлагавшегося соглашения. Но режим в Кремле выдержал эту бурю, и сразу же после подавления Кронштадтского восстания и провозглашения НЭПа в Берлине пробудился интерес к тому, чего мы со Шлезингером достигли в Москве. В последние дни марта Симонс дал указания Берендту не допустить, чтобы переговоры с представителями Советской России вдруг были прерваны. Еще один мощный импульс к определенному соглашению с советским правительством был сообщен тем фактом, что переговоры с представителями Советской России также и в то же время проходили и в Лондоне. Наконец, 6 мая 1921 года соглашение было подписано.

Это временное соглашение, касавшееся «расширения сферы деятельности совместных делегаций по оказанию помощи военнопленным», фактически превратило учреждения, которые возглавляли Копп и я, в политические и консульские миссии, поручив им защиту всех своих соотечественников в содержащей их стране и передав им ряд консульских функций. На глав этих миссий (плюс семь членов делегаций) распространялись дипломатические привилегии и иммунитет. Они должны были быть аккредитованы при министерстве иностранных дел страны, содержащей военнопленных, а торговые представители, которые придавались этим миссиям, получали полномочия напрямую сотрудничать с другими правительственными учреждениями.

Ряд условий этого соглашения отражали аномальную природу того времени и Советского государства. Статья 4, разрешавшая германской миссии ввозить строго ограниченное количество продовольствия для своего пользования, – это не только отклик на развал российской продовольственной базы, но и также отражение неограниченных возможностей, которые таили операции на черном рынке. Статья 8 гарантировала немецким бизнесменам, приезжающим в Советскую Россию, что любая собственность, которую они привозят с собой или приобретают законным путем, обладает неприкосновенностью. В статье 15 оба правительства обещали, что их представители воздержатся от какой-либо агитации и пропаганды против правительства или государственных институтов принимающей страны. Очень важным было предложение в статье 1, в котором германское правительство заявляло, что оно не признает никакого иного учреждения в качестве представителя Российского государства в Германии; это было равнозначно торжественному подтверждению де-юре признания, которое имперское германское правительство уже официально предоставило ленинскому государству согласно Брест-Литовскому договору.

Давление союзников (Антанты) на Германию в вопросе репараций достигло новой кульминации в то же самое время, когда подписывалось это временное соглашение. Вопрос, принять или не принять Германии так называемый Лондонский ультиматум, привел в начале мая к правительственному кризису; кабинет предпочел уйти в отставку, нежели принять этот ультиматум, и был сформирован новый кабинет под председательством д-ра Йозефа Вирта, лидера партии католического центра. Это был кабинет «исполнения», то есть принятия требований союзников, и в этом пассивном смысле его ориентация была чисто прозападной. Поэтому он был бесполезен в плане каких-либо идей германо-российского сближения либо их исполнителей. Пребывание у власти первого кабинета Вирта и д-ра Фридриха Розена на посту его министра иностранных дел принесло с собой далекоидущие перемены в кадровом составе, увенчавшиеся увольнением барона фон Мальцана из министерства иностранных дел (его сделали германским посланником в Афинах). Еще до увольнения Мальцана предпринимались попытки убрать меня с политической сцены в Москве, освободив от работы по оказанию помощи военнопленным и в борьбе с эпидемией. Какое-то время казалось, что немецкие дела в Москве взяла в свои руки совершенно новая фракция.

Нерешительность и сдержанность, с которыми д-р Розен отнесся к выполнению соглашения от 6 мая 1921 года, символизировались назначением на должность германского представителя в Москве абсолютно аполитичной личности. Профессор Курт Вайденфельд был главой отдела международной торговли в министерстве иностранных дел. В 1912 году он совершил ознакомительную поездку в Россию, напечатал книгу об этом и тем самым заслужил репутацию эксперта по российской экономике. Он обладал прекрасными и ценными человеческими качествами, но мало разбирался в германо-советских отношениях. Да и не было у него никакого желания этим заниматься. Относясь с недоверием к какому бы ни было политическому сближению между двумя странами, он рассматривал свои обязанности в узко ограниченных рамках экономических отношений; таким образом, в своих собственных глазах он видел себя каким-то консулом, окруженным ореолом, и не желал большего. Германия, считал Вайден-фельд, страна слишком слабая, обстановка слишком хаотичная, а угроза революции слишком велика. Как он однажды выразился, такой слабой стране внутренне вредно позволить, чтобы она видела красный флаг, развевающийся

над чьим-то посольством в Берлине. Если у него и были какие-то политические идеи в отношении цели германо-советских отношений, они доходили лишь до убеждения, что экономические отношения между Западом и Россией могут благоприятствовать «внутренней эволюции» этой страны, ее отходу от коммунизма. Человек западной ориентации, он твердо противостоял любым договоренностям, которых Германия могла достичь с Россией в одиночку; поэтому он приветствовал тот факт, что временному соглашению от 6 мая 1921 года предшествовало аналогичное соглашение между Россией и Англией в марте того же года. В принципе это какое-то свидетельство тому, что германское правительство сохраняло близкие неофициальные контакты с Лондоном, ведя в то же время в Москве переговоры по своему соглашению. Вайденфельд, например, вероятно, верил, что на эту тему между Лондоном и Берлином существовало понимание, что Германия в своих отношениях с Россией не должна выходить за рамки, которые установил Лондон в своих отношениях с Советским государством.

Профессору Вайденфельду человек моих убеждений не особенно был нужен, и, как я уже говорил, в конце концов меня освободили от всех политических и консульских обязанностей, которые я до сих пор выполнял. Этому моему временному уходу в тень предшествовал непрекращающийся огонь острой критики в мой адрес со стороны всей фракции политических соперников и противников. В борьбе между двумя соперничающими кликами сыграли роль личные амбиции (хотя также и честные политические убеждения), и оружие использовалось самое мерзкое и непристойное: секретные доклады, необоснованные обвинения, инсинуации и порочащие намеки – короче, типичная кампания очернения, во время которой меня обвиняли в преступлениях, варьирующих от прокоммунистических до личной коррумпированности. Спустя много лет мне довелось увидеть доклад, посланный в Берлин, где Шлезингера и меня обвиняли в этих и других вещах. Там содержались неприличные намеки на грубые интриги против Берлина со стороны «клики Шлезингер – Хильгер» совместно со столь же коррумпированными личностями из советского наркомата иностранных дел; нас обвиняли в использовании наших должностей в целях набивания карманов либо удовлетворения своих ненасытных политических амбиций.

Этот доклад был составлен в сентябре 1921 года; за семь или восемь месяцев до этого была совершена подобная атака с целью избавиться от меня. Хотя на Вильгельмштрассе было достаточно людей, ручавшихся за мою лояльность и хваливших мои таланты и достижения, чтобы в тот момент отразить эти нападки, некоторые из обвинений в мой адрес упали на благодатную почву. Весной 1921 года я узнал из надежных источников, что начальник отдела курьерской почты предупреждал курьеров, направлявшихся в Москву, о необходимости опасаться меня; их предупреждали, что, встречаясь со мной, им надо быть крайне осторожными, поскольку моя политическая и общая благонадежность считается весьма сомнительной. Когда я в июне вернулся в Берлин и явился к министру иностранных дел, д-р Розен встретил меня словами: «Доброе утро, Хильгер! Я знаю, вы – коммунист». Его незаинтересованность и свое понимание проблем германо-советских отношений находились в резком контрасте с впечатлением, которое я получил незадолго до этого от встречи с рейхспрезидентом Фридрихом Эбертом (1871–1925, с 9 ноября 1918 года – рейхсканцлер; в 1919–1925 годах – президент Германии. – Ред.), к которому я явился немедленно по прибытии в Берлин. Бывший седельник проявил незаурядное природное достоинство и впечатлил меня точностью и уместностью своих вопросов. К своему облегчению, я понял, что этот германский социал-демократ, немало осуждаемый и поносимый бранью как коммунистами, так и германскими правыми, был свободен от всех личных и политических обид и с непоколебимым постоянством придерживался той линии, которую считал правильной. Сердечность и доброта, с которой Эберт поблагодарил меня за работу, которую я проделал в Москве, стали щедрой наградой за проблемы и лишения московской зимы и возместили мне огорчения, порожденные разговором с Розеном на следующий день.

Когда осенью 1921 года я вернулся в Москву, Германия и Советская Россия вели активные переговоры об обмене официальными представителями, который предусматривался соглашением. Некоторые трудности, встреченные в ходе этих переговоров, были характерны для странных отношений между этими двумя странами. Например, то, что профессор Вайденфельд не был первоклассным выбором для должности германского посла. Берлин вначале намеревался назначить на этот пост социал-демократа Августа Мюллера, но молча согласился, причем с готовностью, когда Кремль категорически отказался принимать социал-демократа. Договориться с русским коллегой Вайденфельда оказалось значительно труднее.

Советское правительство запросило согласие Берлина на назначение Николая Крестинского, одного из старейших членов Российской коммунистической партии, до того времени народного комиссара по финансам, секретаря Центрального комитета партии и одного из пяти членов первого политбюро. Велико же было удивление и изумление советского правительства, когда Копп сообщил, что Берлин отказался объявить Крестинского персона грата по той причине, что он является «слишком известным членом коммунистической партии». Сформулировавший эту фразу Берендт не мог бы выбрать более неуклюжего и менее уместного повода для протеста против назначения Крестинского.