Россия и Германия. Союзники или враги?
Шрифт:
Понадобилось совсем немного времени, чтобы этот отказ принять Крестинского свел на нет все предыдущие усилия по нормализации германо-советских отношений. Карахан официально заявил мне, что Кремль считает причины, выдвинутые для отказа принять Крестинского, серьезным оскорблением. Германское правительство, заявил он, похоже, все еще не понимает, что коммунистическая партия является правящей партией в России. Крестинский был выбран для того, чтобы представлять его правительство в Германии, как раз потому, что он является выдающимся членом этой партии и поэтому пользуется достаточным влиянием, которое позволит ему продвигать и развивать германо-советские отношения на благо обеих стран. Вместо признания добрых намерений партии и советского правительства, германские власти избрали точку зрения, которую советское правительство и Ленин лично рассматривают как пощечину. Пока Карахан делал мне это заявление, Копп бесцеремонно потребовал от министерства иностранных дел задержать германского представителя в Германии. Вайденфельд должен был вот-вот выезжать из Берлина в Москву, но Копп заявил, что советское правительство
Несомненно, что мотивация, стоявшая за отказом Берлина принять Крестинского в качестве представителя РСФСР в Берлине, была для коммунистической партии и советского правительства важным, принципиальным вопросом. С другой стороны, грубая манера, в которой они воспрепятствовали отъезду профессора Вайденфельда в Москву, также нанесла ущерб престижу германского правительства. Сразу после того, как отношения с таким трудом были восстановлены, им, казалось, угрожал новый разрыв.
Моей задачей стала работа над урегулированием конфликта на основе приемлемой для обеих сторон. Поскольку я не мог не считать советские аргументы справедливыми и логичными, это было тем более сложно. К тому же у меня не было убедительных аргументов, когда Наркоминдел объявил, что ничего не может поделать, так как в этом противостоянии свою позицию занял лично Ленин. Поэтому я попробовал воззвать к интеллекту Ленина через посредника и убедить его, что германское правительство не имело намерений оскорбить Советское государство и что неуклюжую формулировку можно объяснить излишним рвением неопытного чиновника. И в этом уроке на тему основ Советской конституции расплачиваться будет не неумелый государственный служащий, а немецкий и русский народы, чьи интересы пострадают, если нормальные отношения не будут восстановлены.
Посредником, чьими услугами я воспользовался в данном случае, был человек, чьей судьбе будет суждено сыграть важную роль – для добра или зла – в германо-советских отношениях в будущем. Карл Радек относился к той группе большевиков, которые находились в Швейцарии вместе с Лениным, когда свершилась русская (Февральская. – Ред.) революция, и которым имперское германское правительство разрешило проезд через территорию Германии, чтобы дать им возможность вернуться в Россию. С того времени Радек был особым задушевным другом Ленина, который ценил его острый ум и блестящее перо. Родившись в австрийской части Галиции, Радек активно участвовал в германском социал-демократическом движении еще с 1908 года. В лингвистическом и и культурном отношении он был значительно ближе к Германии, чем к России, стране его выбора. Его близость к массам и симпатии масс, его обаятельное остроумие и находчивость неизбежно награждали его искренними и бурными аплодисментами аудитории рабочего класса, несмотря на то что он так и не овладел до конца русским языком и говорил на нем с заметным польским акцентом. (А. Авторханов в книге «Х съезд и осадное положение в партии» дает ему такую оценку: «…человек с явно авантюристическими наклонностями, начитанный ницшеанец и макиавеллист, ленинец и троцкист, космополит в пяти национальных лицах (смотря по обстоятельствам…)». – Ред.)
Радек был известен всей Москве своей безрассудной и дерзкой критикой, которой он подвергал людей и дела, которые он не любил, и своими язвительными шутками, которые он сочинял об этом. Его жалящие остроты переходили из уст в уста, а через какое-то время всякую антисоветскую шутку, которую рассказывали по Москве, справедливо или нет, приписывали Радеку. Я верю, что это было одной из причин, по которым у Сталина, не имевшего чувства юмора в таких вещах, возникла ярая ненависть к этому нахальному шуту, которого он никогда не любил за то, что тот был фаворитом Ленина и сторонником Троцкого.
В 1927 году Радек был исключен из коммунистической партии и сослан в Сибирь (в Томск. – Ред.) как член троцкистской оппозиции. Из своего изгнания он написал жалобное покаяние и осудил свои грехи, и вскоре его возвратили в Москву. В 1930 году его восстановили в партии. Когда я увидел его в то время, он показался мне человеком утратившим даже частицу веры в себя. Однако что удивило меня больше всего – это то, как он теперь говорил о Сталине. Он ни в малейшей степени не скрывал того глубокого впечатления, которое произвела на него полная победа Сталина над всеми его соперниками, и сомнений и неуверенности в своей безопасности, которые эта победа вселила в него. Но внутренние перемены не уберегли Радека от судьбы, последний акт которой был сыгран в январе 1937 года, когда Радек стал одним из подсудимых во втором из знаменитых репрессивных процессов. Но в этом случае он вновь обрел себя. Я, следивший за диалектикой Радека из зала, не имел ни малейшего сомнения, что его преувеличенные признания раскаяния не были средством, которым он желал спасти свою шкуру, а являлись обращением к товарищам за рубежом, в чьих глазах он хотел изобличить истинную натуру сталинского режима через свои гротескные и абсурдные самообвинения. (Годом раньше Радек, топя Зиновьева и Каменева, называл их «фашистской бандой», «мразью», «бандой кровавых убийц», требуя смертной казни. – Ред.) Это был его последний и безуспешный жест отчаяния. После того как он был приговорен к длительному тюремному заключению (десять лет. – Ред.), не было никаких надежных сведений о его участи. До меня доходили слухи, которые я не мог подтвердить, о необычных послаблениях, которыми он якобы пользовался, отбывая свой срок; нет и никакого подтверждения истории, что он умер во время
До своего падения с высокого поста в 1927 году Радек жил в Большом Кремлевском дворце. Его трехкомнатная квартира, весьма роскошная для тех времен нехватки жилья в Москве, всегда была набита книгами и периодическими изданиями, лежавшими на полках, столах и стульях, так что по дому было трудно передвигаться. Я уверен, что мой хозяин прочел большинство из них, потому что он мог с такой же уверенностью цитировать Клаузевица, с какой обсуждал новейшие книги по международным политическим и экономическим проблемам.
Госпожа Радек была интеллигентной и привлекательной девушкой из Лодзи, которую я впервые встретил в 1920 году, когда она была помощницей Эйдука в Центрэваке. У них была дочь Соня, которую Радек любил, как самую дорогую вещь на земле. Соня была под присмотром доброй старой русской служанки, обладавшей всеми надежными качествами, традиционно связываемыми с этим типом женщин. Когда бы речь ни заходила на эту тему, Радек не упускал возможности похвалить преимущества такой русской няни и с озорным блеском в глазах добавлял историю о том, как его собственное дитя, дочь еврейских родителей и убежденных атеистов, тайно крестилась в православной церкви, потому что няня не могла и мысли допустить, чтобы ухаживать за девочкой, которая не могла отведать благодати христианской церкви. Я так и не знаю, что потом случилось с Соней и ее матерью. Скорее всего, их сослали в какой-нибудь лагерь в Сибири, где они разделили печальную участь бесчисленных жертв сталинской диктатуры.
С Радеком было очень приятно иметь дело из-за его яркости и оригинальности, с которыми он излагал свое мнение, и неподдельной искренности, с которой он обсуждал даже самые спорные и деликатные политические проблемы. Однако самым важным для нас было осознание, что этот революционер по профессии, этот убежденный интернационалист имел одну величайшую слабость: Германию. Польский еврей из австрийской Галиции чувствовал себя привязанным к Германии теснейшими культурными узами и говорил по-немецки лучше, чем на каком-либо другом языке.
Кроме того, он был самым полезным для нас контактом в Москве. Хотя его журналистская деятельность и постоянное вмешательство во внутренние дела Германии часто вынуждали германо-советские отношения подвергаться суровым испытаниям, мы всегда могли положиться на него в смысле помощи в наших делах с советским правительством, даже в трудной ситуации. И на этот раз Радек понял мое затруднительное положение и оказал мне свою поддержку.
Для него, человека, знакомого с немецким менталитетом, было понятно, что мотивация Берендта не содержала никаких причин для негодования, а лишь давала повод для едкой иронии и искреннего смеха. Разговор Радека с Лениным привел к тому, что советское правительство объявило запрет на отъезд Вайденфельда «недоразумением», которое оно желало теперь устранить, а германское правительство в то же время согласилось принять Крестинского в качестве представителя РСФСР с подобными же разъяснениями. 19 сентября 1921 года Вайденфельд был принят советским ««президентом» Калининым (1875–1946, кандидат в члены политбюро с1919 года, член политбюро с1926 года, из рабочих (потому и был введен в круг «ленинской гвардии», чтобы слегка разбавить ее специфический социальный, а также национальный состав). – Ред.) и вручил ему свои верительные грамоты; состоялся обмен вежливыми речами, и с этого начался короткий срок пребывания Вайденфельда в Москве в качестве германского представителя.
Первые шесть – восемь недель его пребывания в России совпали с нижайшей точкой в германо-советских отношениях. Это было примерно в то же время, когда был переведен на другую работу Мальцан, а наше со Шлезингером политическое влияние на советско-германские дела было, как никогда, минимальным. О разочаровании Кремля в отношении такого характера событий можно судить по статье Радека в «Правде» от 15 октября 1921 года, в которой он с ностальгией вспоминает о прежних знаках германо-советской дружбы, придя к выводу, что сейчас Германия целиком продалась победоносным западным союзникам. Спустя три недели произошел решительный поворот в другом направлении. В соответствии с условиями Версальского договора население Верхней Силезии 20 марта проголосовало на плебисците, будет ли эта маленькая, но экономически важная территория принадлежать Польше либо Германии. В результате этого плебисцита 717 122 голоса было отдано за Германию против 483 154, отданных за Польшу. Но вот Лига Наций вынесла решение о разделе, по которому Польше были отданы основные горнодобывающие и индустриальные районы. Обида и озлобленность немецкой стороны на это нарушение ранее принятых договоренностей привели к резкому повороту в политике. Кабинет Вирта ушел в отставку. В новом кабинете, который сформировал Вирт, он сам взял на себя обязанности министра иностранных дел, убрав Розена, а Мальцан, который еще не уехал в Афины, был повышен до должности главы Восточного отдела на Вильгельмштрассе, заменив Берендта. Германская пресса верно интерпретировала эти перемены как доказательство того, что сейчас правительство рассматривает вопрос нового сближения с Советской Россией. Естественно, комментарии в советской прессе выразили большое удовлетворение от этого нового поворота, хотя Радек в «Правде» от 11 ноября 1921 года подчеркнул, что не стоит преувеличивать значение этой перемены; он писал, что, несомненно, это попытка напугать Антанту и подтолкнуть ее к большей снисходительности и уступкам [27] .
27
См. также: Известия. 1921. 9 ноября.