Россия и ислам. Том 2
Шрифт:
Ислам Ухтомский, судя по всему, относит к «варварскому Турану» и вообще откровенно боится возможности усиления как отечественных, так и зарубежных (в первую очередь – в форме панисламизма279) мусульманских явных или неявных импульсов, ориентаций и символов.
Так, он бьет тревогу по поводу того, что «пока нами не были развенчаны Самарканд и Бухара, – «правоверные» считали их весьма важным и незыблемым оплотом своей религии. Но за последнее время центр тяжести мусульманского мира всецело перенесся в Мекку», – и это опасно для России, в особенности и потому, что в Мекке и Медине обосновались окруженные там почетом колонии эмигрантов-самаркандцев, «мухаджиров», «религиозных изгнанников»280.
И вообще, доказывает Ухтомский, «мы (имелось в виду царское правительство. – М.Б.) бессознательно (многие же другие ретивые русификаторы и христианизаторы
Спустя девять лет вышла еще одна книга Ухтомского – «К событиям в Китае. Об отношении Запада и России к Востоку» (СПб., 1900), – книга, еще более превосхищающая и основные, и даже немалое количество второстепенных параметров уже классического евразийства.
Ухтомский предвещает в ней дальнейшие конфликты Запада с Востоком, конфликты, куда более тяжкие, чем прежде, ибо намечается союз Дальнего Востока с «объединяющимся общей (т. е. панисламистской. – М.Б.) фанатической идеею мусульманским миром»282. Тем не менее Запад всегда был и остается для Востока враждебным чужаком, тогда как для России Азия – «родная и близкая нам по духу»283, особенно ее «аванпост»284 – Индия (Ухтомский даже написал статью так прямо и названную «О сродстве Индии и России»285).
Как и следовало ожидать, Ухтомский потому выступает как непримиримый враг западоцентризма, его экстремистского постулата, что «две трети человечества, в силу какого-то фатализма и прирожденной косности, чуть ли не вечно останутся немы и мертвы, не сказали своего последнего слова на арене мирового развития и мировых событий…»286.
Ведь Россия – неотъемлемая часть этого Востока, столь презираемого надменным Западом. И потому «согласиться с тривиальной европейской точкой зрения на инородческие миры, значит подписать жалкий приговор самим себе, как государству и как племени с преобладающими над всеми остальными мистически (и здесь акцентируется принадлежность России к «мистическому» преимущественно Востоку! – М.Б.) окрашенными высокими идеалами. Там, за Алтаем и за Памиром, та же неоглядная, неисследованная, никакими еще мыслителями не сознанная, допетровская Русь с ее непочатой ширью предания и неиссякающей любовью к чудесному, с ее смиренной покорностью насылаемым за греховность стихийным и прочим бедствиям, с отпечатком, наконец, строгого величия на всем своем духовном облике»287.
При всей своей доминирующей симпатии к индийскому духовному субстрату Ухтомский, отождествляя понятия «Россия» и «Восток», четко подразумевает под последним «совокупность культурных особенностей ислама, браманизма, буддийских разветвлений конфуцианства и т. п.». Все они «поставлены будут историософами в одну органическую цельную группу жизненно стойких народов, – их (т. е. и русского народа. – М.Б.) одинаково резкое отличие от западных наций с их минувшим и настоящим…»288.
Но Восток все же неоднороден.
Ухтомский славит «арийский дух» (категорически относя к его носителям и русских), который «неискоренимо жил и живет в сердцах большинства ее (Индии. – М.Б.) обитателей»289. У «восточных арийцев» – и прежде всего русских, индийцев и персов – есть на том же Востоке общий, давний и упорный враг – «грозный и трудно примиримый степной Туран, единовременно двигавший свои варварско-хищные орды на удельную Русь…».
Еще хуже пошли дела, когда Туран стал исламизироваться: под влиянием «басурманских обычаев» и Индия и Московское царство «слегка потеряли арийский облик». Потом обе «арийские страны» – столь близкие друг другу не только по расовому составу, но и по ценностно-нормативным системам, культурным конфигурациям, психологическому складу, религии и т. д. – пробудились, и «Средняя Азия, в течение веков тревожившая и нас, и Пятиречье немолчным прибоем беспокойных степей, мало-помалу почувствовала незыблемую стену перед собой, – живую стену сплотившихся бойцов-арийцев, решивших отбросить и умалить ненавистный
Индия могла бы воспрянуть, но место туранцев – Моголов – заняли «Эксплуататоры с Запада»292, т. е. в этой стране вновь воцарились взаимоисключающие категориальные схемы и типы этики. И однако, рано или поздно Индии поможет Россия. Ведь, вновь и вновь подчеркивает Ухтомский, есть «коренное сродство (усилившееся благодаря хищному степному Турану) нашего пестрого по составу населения с еще значительно сложнейшими элементами той Азии, где таинственно пошел в толпу посыпанный пеплом нищий Шива и где вырос исторический Будда»293. Россия и этот (арийский прежде всего) Восток – вот те регионы земного шара, которым будет принадлежать ведущая роль в судьбах всего человечества: «…все сознательное и разумное определяет собою славяно-инородческий восточный мир, выступающий резкой, но еще весьма хаотической противоположностью, государствам западного типа (с иной организацией, с иной культурой). Насколько они (западные государства. – М.Б.) отличаются ярко выразившимся прошедшим, настолько Русь и органически с ней связанный Восток – область будущего»294: они должны единым фронтом выступить против «материалистически настроенного человека Запада»295. Ведь «для нас, для нетронутого в его недрах русского Востока, для Азии, основу жизни составляет вера: вера в непостижимое, преклонение перед единой богоустановленною властью, жажда нравственного подвига и обновления»296.
И здесь уже начинают исчезать какие-либо выпады против ислама, и даже против Турана (в пользу «арийского Ирана»), Напротив: «Узы, соединяющие нашу часть Европы с Ирано-Тураном (а через него – и с родственными им во многих чертах Индией, Небесной империей)… предвечны и прочны»297.
И даже былые владыки России – татаро-монголы (они же – «хищный Туран») теперь восхваляются Ухтомским (как и последующим, «чистым», евразийством). Он говорит о «наследии… весьма нам бывших полезными Чингизов и Тамерланов…»298. При всем своем преклонении перед «арийским духом» Ухтомский вынужден подчеркивать (и это опять-таки сделали в 20-е годы создатели более или менее цельных евразийских концепций), что Русь – «славянская (т. е. арийская. – М.Б.) по языку и религии, но в смысле крови необыкновенно пестрая и смешанная с инородческими элементами…»299. Но именно это-то обстоятельство придает русской культуре мощный трансдендентально-регулятивный и трансцендентально-практический потенциал для действия на всем буквально – буддийском, браманистском, исламском, конфуцианском и т. д. – Востоке, для создания вкупе с ним (но под российским духовным и политическим лидерством!) уникальной за всю мировую историю органической системы, полной, правильно сконструированной и цельной. Она и только она имеет основания выступать от имени самого бытия, способна разрешить все «проклятые вопросы» и сделать осмысленным существование и громадных людских коллективов, и каждого индивида.
Русь, пророчит Ухтомский, «еще сознательно проснется в качестве обновленного «восточного» мира, с которым не только у ближайших азиатов, а и у индуса, и у китайца в сущности есть и будет неизмеримо больше общих интересов и симпатий, чем с колонизаторами иного типа, выработанного европейской историей за последние четыре века»300. И если Запад всегда был инородным феноменом для Востока, то Россия (а значит, и ее нынешняя и будущая власть над различными азиатскими регионами), – это свое, родное, давным-давно ставшее интимно-близким восточным культурам301, и в то же время – надежный гарант сохранения равновесия в беспрестанных коллизиях между Востоком и Западом. Она, Россия, эта «древняя, туманно очерченная Скифия, родина непобедимых завоевателей и мироправителей, арена передвижения разнообразнейших племен – неизменно сохраняет равновесие среди враждебно настроенных и противоположных… миров восточного и западного типа…»302.