Россия и русские в мировой истории.
Шрифт:
Вызов не только христианскому миру, но любому традиционализму иных мировоззрений, помимо военно-политических и экономических мотивов, рано или поздно был неизбежен. Ибо продвижение своей системы ценностей, духовное овладение миром на основе своей картины мироздания было и есть главной нематериальной движущей силой мировой истории. Поскольку кальвинистская этика в хозяйственной деятельности предполагала максимальную либерализацию и рационализацию общественных отношений, можно сделать вывод об исторической неизбежности постепенного перехода западного мира под эгиду англосаксонских – американских интересов. Неизбежной становилась и духовная, культурная капитуляция Европы. Все это случилось к концу II тысячелетия. Европа начиная с XVIII века постепенно, а с середины XIX века окончательно сдава-
93 См. Leti J. Charbonnerie et maconnerie dans Ie reveil national italien.
Essai de critique historique. Paris, 1925.
"Vennari J. Die Standige Anweisung der Alta Venditta. REX REGUM
Verlag. Jaidhof 1, s. 14.
75
лась
Европейская философия государства и права, общественное сознание под пеплом богоборческих пожаров имели католическохристианский фундамент и лишь приспосабливались под нужды ростовщика. Русские мыслители (Н. Трубецкой, И. Ильин) совершенно справедливо характеризовали Европу до Просвещения, говоря о католическом и романо-германском основании европейской культуры. Но европейская этика, выросшая из католицизма, не могла быть последовательным носителем и проводником духа ростовщической версии либеральной экономики и неизбежного культа человека, не вступая постоянно в противоречие с христианскими канонами о природной греховности, об идеале аскезы и добра без земного воздаяния. Еще на рубеже XIX и XX столетий папы Пий IX и Лев XIII открыто осуждали <главнейшие заблуждения наших дней>, рационализм и идолизацию прогресса, и звали на решительную борьбу против либерализма, социализма и <пантеистического обожествления человека>95. Но, выбрав путь к царству человеческому, Европа должна была уступить роль лидера тому, кто эту философию наиболее последовательно воплощал в чистом виде без помех в реальном хозяйстве и государственных формах.
Американские пуритане последовательно, с мессианской убежденностью строили, причем начиная с фундамента, рай на земле и свое владычество над миром. Религиозный мотив переселенцев очевиден, нужна была tabula rasa, они методично устраняли препятствия, не жалея не предназначенных ко Спасению, доказывая земным успехом свою богоизбранность, как и учил Кальвин. Культ человека, антропоцентризм, рожденный прометеевским духом Возрождения, давший на европейском католическом фундаменте, развитом духовной аскезой, героическую и утонченную культуру, выродился в американском образе жизни во впечатляющий культ тела – совершенно языческий, а в XX веке логически покончил и с ханжеской установкой на бытовую скромность ранних пуритан – рудимент этики апостольского христианства, противоречащей гордыне кальвинистов.
В конце XIX века дилемма <Россия и Европа> стояла перед русской интеллигенцией. Принципиальнейший универсалист К. Леонтьев предупреждал о гибельности <общечеловеческой> культуры, назвав один из своих текстов <Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения>. В то время западный человек еще сам
"Энциклики Syllabus 1864 г. и Humanum Genum 1884 г. См. Haselbock К. Freude an der Wahrheit. Sobieskig. 18/13, A-1090 Wien.
76
бунтовал против десакрализации, приземления Духа и <скотского материализма>, что проявлялось в периодическом всплеске героизма и романтизма в философии, литературе и искусстве. Разве не бунтом против измельчания человека была интеллектуальная дерзость Ницше, чья гордыня повела его опять в антихристианское русло? Разве не отвращением к пошлому бюргерскому <капитализму>, умерщвляющему дух, были исполнены философские изыскания так называемой <консервативной революции> в Веймарской Германии? Разве не <закатом Европы> назвал один из выдающихся интеллектуалов, Освальд Шпенглер, романо-германский мир, отдавшийся земному успеху и материальному прогрессу цивилизации? Разве не взывал, подобно умирающему лебедю, устами Сирано Эдмон Ростан к персонажам Золя о вечном стремлении человека к идеалу? Но красота бесконечно многообразного и гармоничного Богоданного мира перестает отражаться в человеческом сознании, отринувшем Творца. Оно рождает <Черный квадрат> Малевича – этот саморазоблачающий философский манифест оторванных от Даров Святого Духа творческих потенций человека, своеобразный <Манифест коммунистической партии> в области либеральной эстетики.
Высокие идеалы и пафос, героика европейской культуры были заданы христианским духом, выкованным в I тысячелетие христианства, презрительно называемого теперь Dark Age. На рубеже XIX века вопрос <быть или не быть> стоит уже перед Европой, ибо сегодня <средний американец>, претендующий устами его лидеров предложить общечеловеческую <постхристианскую> цивилизацию, превращается в орудие гибели некогда великой европейской культуры. Этот удел <демократических наций>, путь к рационализированной внешней свободе и духовной одномерности предсказал не кто иной, как А. де Токвиль. Нет ничего парадоксального в том, что одновременно он признал завидную рациональность, с которой американские законы и <демократия> обслуживают потребности американской нации. Из книги очевидно, что
77
окажется во власти именно <средних классов>, для которых демократия подходит.
Он же предсказал, что <демократия> породит <индивидуализм> и атомизацию общества. В отличие от <эгоизма, древнего как мир порока> отдельных людей, индивидуализм побуждает <изолироваться от ближнего> и на фоне прокламаций о счастии всего человечества <перестать тревожиться об обществе в целом>. Эгалитаризм породит в будущем <неисчислимые толпы равных и похожих друг на друга людей, которые тратят свою жизнь в неустанных поисках маленьких и пошлых радостей>. Над всеми этими толпами возвышается гигантская охранительная власть, обеспечивающая всех удовольствиями и следящая за судьбой каждого в толпе>, эта власть стремится к тому, чтобы <сохранить людей в их младенческом состоянии>. Она охотно работает для общего блага, но при этом желает быть единственным уполномоченным и арбитром. <Отчего бы ей совсем не лишить их беспокойной необходимости мыслить и жить на этом свете>?96 Чем не пророчество смерти культуры и духовного тоталитаризма? Де Токвиль здесь предвосхищает не только Шпенглера, но и О. Хаксли.
Вытеснение <романо-германского> духа происходит не только в области культуры, но заметно в философии государства и права. В развитии позитивного права и правового государства в XX веке и особенно в правосознании явно доминирует так называемое англосаксонское право, которое концептуально зиждется на постулате <Все, что не запрещено, – дозволено>. В такой концепции право и закон максимально отделены от нравственной оценки, так как представление о тождестве греха и преступления в качестве основы, свойственное в свое время католической этике, исчезает. Источником нравственности и морали становятся не представления о добре и зле, а сами правовые нормы, законы, право, постоянно меняющиеся и отражающие лишь компромисс с обстоятельствами.
Источником абсолютных критериев нравственности всегда являлась религиозная санкция, вытекающая из истинного или воображаемого откровения, а культуру рождают только высокие табу, налагаемые не законом, но религиозной санкцией. Европейский либерализм XIX века требовал освобождения от абсолютных критериев, от необходимости соотносить позитивное право с канонами. Кавур, выдающийся деятель Пьемонта, кумир и гений итальянских либералов, провозгласил: La loi est athee (<закон атеистичен>). Дилемма этического сопоставления преступления закона и греха перед Богом, соответствия закона канону перестала волновать Запад в эпоху <прогресса>, хотя волновала уже древних греков (Антигона). Такая концепция определяет лишь запретное, не указывая на нравственно должное. Налицо явная реплика <правового государства> из Ветхого
"Токвиль А. Демократия в Америке. М., 1992, с. 497.
78
Завета, Моисеева Закона и отступление от Нового Завета с его заданной нравственной вершиной. В апостасийном мире исчезает понятие неблагородного поступка, нарушающего канон, – указание о соотношении поступка к добру и злу, оставляя место лишь <некорректному> поведению, нарушающему закон – определенные правила. Проблема эта со всей глубиной и одновременно с блеском и простотой поставлена в выдающемся <Слове о Законе и Благодати> киевского митрополита Илариона в 1049 году:
И уже не теснится человечество в Законе,
а в Благодати свободно ходит,
ибо иудеи тенью и Законом утверждали себя,
а не спасались, христиане же истиной и Благодатью не утверждают себя,
а спасаются… ибо иудеи о земном радели, христиане же – о небесном>91
Отношение к писаному и неписаному закону показывает суть отличия метафизических основ традиционалистского мироощущения и взаимоотношений в обществе. Англосаксонская философия права буквально противоположна истоку правовой доктрины Трубецкого, в которой <прогресс, то есть поступательное движение права к добру, возможен лишь постольку, поскольку над правом положительным есть высшее нравственное, или естественное, право, которое служит ему основою и критерием… идея естественного права дает человеку мощную силу подняться над его исторической средою и спасает его от рабского преклонения перед существующим>98. Подобное понимание находят историки правовых и политических учений у князя Курбского.