Россия и современный мир №2 / 2017
Шрифт:
Пытаясь объяснить свое участие в заговоре, декабрист Г.С. Батеньков утверждал, что ему всегда хотелось быть «политиком». Возможность осуществить свою мечту он обрел в заговоре: «Тайное общество наше отнюдь не было крамольным, но политическим» [19, с. 93, 90]. Быть политиком – это значит иметь возможность определять политическое развитие страны, принимать участие в выработке важнейших решений, проводить реформы.
Однако в условиях абсолютной монархии, какой была Россия в XIX в., политикой имеет возможность заниматься только один человек – царь. Придворные с большим или меньшим успехом могут лишь плести интриги. А те, кто находится ниже по сословной
Единственная возможность для человека определять судьбы страны – сломать сословную систему, добиться того, чтобы российское общество стало обществом равных возможностей. «В отношении дворянства вопрос о реформе ставится так: что лучше – быть свободным вместе со всеми или быть привилегированным рабом при неограниченной и бесконтрольной власти?» – утверждал декабрист Н.И. Тургенев. Он считал, что «истинное благородство – это свобода; его получают только вместе с равенством – равенством благородства, а не низости, равенством, облагораживающим всех» [31, с. 385].
Собственно, декабристы боролись прежде всего за равенство всех перед законом. Именно из этого требования вытекала необходимость отмены крепостного права и абсолютной монархии. И ради победы в этой борьбе они готовы были рисковать и свободой, и жизнью.
Однако обе попытки декабристов взять власть оказались неудачными. Причины этой неудачи – если, конечно, не сводить их к отсутствию в России в начале XIX в. пролетариата – тоже нуждаются в тщательном осмыслении.
Представляется, что главная причина краха заговора в том, что лидеры оппозиции в александровской России так и не смогли договориться между собою. Пестеля, например, многие заговорщики боялись гораздо больше, чем государя императора.
Так, в 1824 г. не по вине Пестеля закончились провалом так называемые «объединительные совещания» – попытка лидера Южного общества договориться с северянами о совместных действиях. В ходе этих совещаний Пестелю открыто предъявили обвинение в бонапартизме. «Главным предметом разговора было Временное Правление, против которого говорили наиболее Трубецкой, а также и Никита Муравьев. Они много горячились, а я все время был хладнокровен до самого конца, как ударил рукою по столу и встал», – показывал Пестель на следствии [25, с. 163]. По показанию же Трубецкого, перед тем, как хлопнуть дверью, южный лидер заявил: «Стыдно будет тому, кто не доверяет другому и предполагает в другом личные какие виды, что последствие окажет, что таковых видов нет» [27, с. 16].
Рассуждениями о «злодее» Пестеле наполнены и следственные дела, и позднейшие мемуары. Человеком, опасным «для России и для видов общества» называл его К.Ф. Рылеев [26, с. 174]. Подобные высказывания – не редкость и в других следственных делах. «Топивший» Пестеля на следствии Трубецкой не пощадил его и в воспоминаниях. «Образ действий Пестеля возбуждал не любовь к Отечеству, но страсти, с нею не совместимые», – писал он [30, с. 229].
«Антипестелевские» инвективы Трубецкого не были следствием его «демократической» борьбы с «авторитарным» Пестелем. Речь шла о том, кто – Пестель или сам Трубецкой – в случае победы возглавят Россию.
Впрочем, и сам Трубецкой абсолютным уважением среди участников заговора не пользовался. Организаторам восстания на Сенатской площади импонировали не взгляды и образ действий князя, а «густые эполеты» гвардейского полковника и высокие должности, которые занимал Трубецкой в армейской иерархии. Так, согласно показаниям
«Кукольной комедией» назвал избрание Трубецкого диктатором ближайший друг Рылеева А.А. Бестужев [20, с. 443]. Участник событий П.Н. Свистунов размышлял в мемуарах: «Рылеев, будучи в отставке, не мог перед войском показаться в мундире: нужны были если не генеральские эполеты, которых налицо тогда не оказалось, то по меньшей мере полковничьи» [18, с. 171]. Неудавшийся же цареубийца П.Г. Каховский и вовсе предполагал, что диктатор был «игрушкой тщеславия Рылеева» [23, с. 347].
Трубецкой тоже не верил Рылееву – и не открывал ему своих планов.
Между тем и у Пестеля, и у Трубецкого, и у Рылеева существовали прочные связи с армейской верхушкой и высшими чиновниками, недовольными российскими порядками и желавшими перемен. И если бы накануне восстания заговорщикам удалось договориться, история России могла бы пойти совершенно по другому пути.
Исследователи часто повторяют фразу В.О. Ключевского о том, что восстание на Сенатской площади – «историческая случайность, обросшая литературой». Сам историк относился к декабристам более чем прохладно: «Нет надобности приписывать этому движению особенно важные последствия», «как заговор 14 декабря было задумано неосторожно до легкомыслия, подготовлено гимназически оплошно и исполнено совсем неумело» [15, с. 218; 8, с. 220, 235, 428].
Ключевский прав: декабристы – это локальный эпизод отечественной истории. Они не сумели решить тех задач, которые перед собою поставили, не сумели договориться о совместных действиях, проиграли и в военном столкновении с властью.
В 1825 г. декабристы проиграли – этот факт бесспорен. И далеко не все современники сочувствовали проигравшим. Так, отец самого молодого из повешенных в 1826 г., М.П. Бестужева-Рюмина, узнав о казни сына, заявил: «Собаке собачья смерть» [1, с. 207]. А поэт Ф.И. Тютчев написал о том, как декабристов российское самовластье сначала «развратило», а затем «поразило» мечом: «Народ, чуждаясь вероломства, / Поносит ваши имена – / И ваша память от потомства, / Как труп в земле, схоронена» [32].
«Народные» оценки были еще более категоричными: «Начали бар вешать и ссылать на каторгу, жаль, что всех не перевесили, да хоть бы одного кнутом отодрали и с нами поравняли» [13, с. 38–39].
Но спустя несколько десятилетий А.И. Герцен впервые сформулировал российский миф о декабристах. Имея в виду Николая I, Герцен утверждал: «Этот тупой тиран не понял, что именно таким образом виселицу превращают в крест, пред которым склоняются целые поколения» [3, с. 143].
С 1860-х годов каждое поколение оппозиционных власти мыслящих россиян так или иначе соотносило себя с декабристами. Современный исследователь С.Е. Эрлих справедливо утверждает: «Созданный Герценом миф о декабристах нацелен на свержение неподотчетной обществу “самодержавной” власти. В самые свободные времена нашей истории шансы на смену режима законными средствами оставались призрачными. Поэтому герои 14 декабря редко исчезали с авансцены памяти»; «вся оппозиция царизму… воспитывалась на герценовском мифе противоборства с драконом самодержавия» [33, с. 40]. Для Эрлиха декабристы – это «метафора» российского мятежа против власти.