Россия и Запад (Антология русской поэзии)

Бурмистров Тарас Юрьевич

В последний раз на светлый братский пир

Сзывает варварская лира!

По свидетельству Андрея Белого, Блок довольно скоро охладел к своим "Скифам". Как-то при нем сравнили это стихотворение с "Клеветникам России", и он сказал, что понимает, почему ему не нравятся его "Скифы"; и у Пушкина он "Клеветникам" предпочитает "Медного Всадника". Впрочем, и сама переменившаяся вокруг Блока действительность не располагала уже более к воспеванию революционности в любых видах. Блоку суждено было увидеть только самое начало того нового строя, приход которого он так восторженно приветствовал, но и этого оказалось достаточно, чтобы понять, к чему привел разгоревшийся "мировой пожар". Ничего нового не было в этом строе, это был возврат к допетровским временам, окончательное крушение всего величественного замысла Петра Великого. Очень

символично, что одним из самых первых действий нового правительства стал перенос столицы в Москву. Петербург, переименованный, полуразрушенный, с почти полностью истребленным населением, превратился в заброшенный памятник грандиозному, но неудавшемуся эксперименту, поставленному Петром. Таким же памятником была и вся погибшая петербургская культура, творческие достижения Ломоносова, Карамзина, Пушкина, Гоголя, Тютчева, Достоевского, Соловьева, Блока, Мандельштама, Ахматовой. Россия снова отвернулась от Запада и попыталась по-славянофильски строить новую, свою, самобытную культуру. Но любая культура быстро глохнет без внешних влияний и воздействий; это произошло и с русской культурой, чудовищно деградировавшей в ХХ веке. Когда Россия, по выражению К. Леонтьева, предсказывавшего этот поворот событий, "сорвалась с европейских рельсов", это привело не к возрождению ее, как ожидалось, а к гибели; новое, московское правительство не столько подняло ее "на дыбы", сколько вздернуло "на дыбу".

Обрывается в советское время, среди прочего, и поэтическое осмысление проблемы "Россия и Запад". Собственно говоря, с перенесением столицы из Петербурга в Москву этот вопрос потерял свою остроту, потому что западное влияние в России после этого почти прекратилось. Массивный маятник русской истории двинулся в другую сторону, к Востоку, и теперь оценка роли Запада в России уже перестала быть вопросом об исторической судьбе самой России. Иногда эта тема еще мелькает в произведениях русских авторов, но уже очень глухо и слабо. Эти позднейшие реминисценции кажутся случайными перепевами старых смысловых и поэтических ходов, но с переменой исторической обстановки они выглядят уже почти анекдотично (как простодушное восклицание советского поэта: "Но мы еще дойдем до Ганга!"). В сознании же культурных деятелей петербургского периода, доживших до советских времен, тема "Россия и Запад" подверглась новой, и последней трансформации. Запад, европейская и мировая культура стали ностальгически восприниматься как сладкое напоминание о старой русской культуре, исчезнувшей в одночасье в 1917 году. В этом смысле Запад как бы продолжал дело старой России, отказавшейся от своего участия в мировой истории и вступившей на страшный и гибельный путь:

Еще на западе земное солнце светит

И кровли городов в его лучах блестят,

А здесь уж белая дома крестами метит

И кличет воронов, и вороны летят.

Ноябрь 1997 - Июнь 2000

АНТОЛОГИЯ

СЛОВО О ПОГИБЕЛИ РУССКОЙ ЗЕМЛИ

{"Слово о погибели Русской земли" - случайно уцелевший отрывок из не дошедшего до нас сочинения о монголо-татарском нашествии. Это вдохновенное лирическое произведение примечательно очень во многих отношениях. Русская история вечно повторяется, и иногда бывает весьма любопытно взглянуть на истоки того или иного ее мотива. В этом коротком отрывке, написанном за шестьсот лет до золотого века нашей культуры, на удивление многое вызывает в памяти характерные ходы и интонации, относящиеся к гораздо более позднему времени: и "как моря твои озеры" Хомякова, и "разливы рек ее, подобные морям" Лермонтова, и пушкинское "от Перми до Тавриды", и тютчевское "от Нила до Невы", и даже "Константинополь должен быть наш" Достоевского. Владимир Соловьев, Блок и Андрей Белый согласны с автором "Слова о погибели" в том, что не на Западе, а на Востоке нужно видеть Руси свою главную опасность. Очень характерно, что этот отрывок сохранился как предисловие к "Повести о житии Александра Невского": судьба этого князя, разившего наповал немцев, шведов и литовцев, но раболепствовавшего перед татарами и ездившего на поклон к великому хану в самую Монголию - лучший символ не только для евразийства, возводящего истоки русской самобытности к татарам, но и для других течений современного славянофильства.}

О светло светлая и украсно украшена, земля Руськая! И многыми красотами удивлена еси: озеры многыми удивлена еси, реками и кладязьми местночестными, горами, крутыми холми, высокыми дубравоми, чистыми польми, дивными зверьми, различными птицами, бещислеными городы великыми, селы дивными, винограды

обителными, домы церковьными и князьми грозными, бояры честными, вельможами многыми. Всего еси испольнена земля Руская, о прававерная вера хрестияньская!

Отселе до угор и до ляхов, до чахов, от чахов до ятвязи и от ятвязи до литвы, до немець, от немець до корелы, от корелы до Устьюга, где тамо бяху тоймици погании, и за Дышючим морем; от моря до болгар, от болгар до буртас, от буртас до чермис, от чермис до мордвы - то все покорено было Богом крестияньскому языку, поганьскыя страны, великому князю Всеволоду, отцю его Юрью, князю кыевьскому; деду его Володимеру и Манамаху, которым то половоци дети свои полошаху в колыбели. А литва из болота на свет не выникиваху, а угры твердяху каменые городы железными вороты, абы на них великий Володимер тамо не вьехал, а немци радовахуся, далече будуче за Синим морем. Буртаси, черемиси, вяда и моръдва бортьничаху на князя великого Володимера. И жюр Мануил цесарегородский опас имея, поне и великыя дары посылаша к нему, абы под ним великый князь Володимер Цесарягорода не взял.

А в ты дни болезнь крестияном от великого Ярослава и до Володимера, и до нынешнего Ярослава, и до брата его Юрья, князя володимерского...

1237 г.

ПЕРЕВОД

О светло светлая и прекрасно украшенная земля Русская! Многими красотами прославлена ты: озерами многими славишься, реками и источниками местночтимыми, горами, крутыми холмами, высокими дубравами, чистыми полями, дивными зверями, разнообразными птицами, бесчисленными городами великими, селениями славными, садами монастырскими, храмами Божьими и князьями грозными, боярами честными, вельможами многими. Всем ты преисполнена, земля Русская, о правоверная вера христианская!

Отсюда до угров и до ляхов, до чехов, от чехов до ятвягов, от ятвягов до литовцев, до немцев, от немцев до карелов, от карелов до Устюга, где обитают поганые тоймичи, и за Дышащее море; от моря до болгар, от болгар до буртасов, от буртасов до черемисов, от черемисов до мордвы - все то с помощью Божьею покорено было христианскому народу, поганые эти страны повиновались великому князю Всеволоду, отцу его Юрию, князю киевскому, деду его Владимиру Мономаху, которым половцы своих малых детей пугали. А литовцы из болот своих на свет не показывались, а угры укрепляли каменные стены своих городов железными воротами, чтобы их великий Владимир не покорил, а немцы радовались, что они далеко за Синим морем. Буртасы, черемисы, вяда и мордва бортничали на великого князя Владимира. А император царьградский Мануил от страха великие дары посылал к нему, чтобы великий князь Владимир Царьград у него не взял.

И в те дни - от великого Ярослава и до Владимира, и до нынешнего Ярослава, и до брата его Юрия, князя владимирского - обрушилась беда на христиан...

М. В. Ломоносов

1. ПЕРВЫЕ ТРОФЕИ ИОАННА III, ЧРЕЗ ПРЕСЛАВНУЮ НАД ШВЕДАМИ ПОБЕДУ АВГУСТА 23 ДНЯ 1741 ГОДА В ФИНЛАНДИИ ПОСТАВЛЕННЫЕ

...Vivite fortes,

Fortiaque adversis exponite pectora rebus.

Horatius*

{...Сохраним же бодрость,

Твердую душу поставим против ударов Фортуны.

Гораций}

Российских войск хвала растет,

Сердца продерзки страх трясет,

Младой Орел уж Льва терзает.[

]Преж нежель ждали, слышим вдруг

Победы знак, палящий звук.

Россия вновь трофей вздымает

В другой на финских раз полях.

Свой яд премерзку зависть травит.

В неволю тая храбрость славит,

В Российских зрила что полках.

Оставив шум войны, Градив,

Изранен весь, избит, чуть жив,

К полночным с южных стран склонился,

Искал к покою гор, пещер,

У финских спать залег озер,

Тростник подстлав, травой покрылся;

"Теперь уж, - молвил, - я вздохну:

Изойдут язвы толь глубоки.

Бежите, брани прочь жестоки,

Ищите вам мою сестру".

Кровавы очи лишь сомкнул,

Внезапно тих к себе почул

Приход Венеры и Дианы.

Лилеи стали в раны класть,

Впустили в них врачебну масть,

Смешавши ту с водой Секваны:

"Ах, встань, прехраброй воин, встань,

О старой нашей вспомни дружбе,

Вступи к твоей некосно службе,

Внеси в Россию тяжку брань".

Вскочил, как яр из ложа лев,

Колеблет стран пределы рев.

Не так, на верьх высокой Эты

Поднявшись, брат его шумел,

Как яд внутри его кипел.

Уж действа есть его приметы.

Мутятся смежны нам брега,

Стокгольм, подобным пьянством шумен,

Уязвлен злобой, стал безумен,

Отмкнуть велит войны врата.

Но что за ветр с вечерних стран

Пронырства вас закрыл в туман?

Не зрила чтоб того Россия,