Россия и Запад
Шрифт:
Примечание четвертое: Стишки и поэзия
В серьезную поэзию Бродский еврейскую тему почти не впускал, но как в шуточных стихах, так и в дружеских посланиях на случай — ее хоть отбавляй. В 1986 году Бродский писал в «Представлении», высмеивая риторику советской пропаганды с ее обсессивным вниманием к израильской военщине [466] : «Над арабской мирной хатой / гордо реет жид пархатый» [467] . Там же сколки бытового антисемитизма: сплетни («Вышла замуж за еврея») или неаппетитная метафора применительно к Ленину в мавзолее с использованием национального блюда гефельте-фиш — «разочарован / под конец, как фиш на блюде, труп лежит / нафарширован». Много лет спустя, явно сентиментальничая и приукрашивая, бывший сосед Бродских по коммунальной квартире на Литейном проспекте вспоминал Марию Моисеевну:
466
Иностранной аспирантке 14 июля 1970 г. Бродский признавался: «Never happier to be a Jew than during the Six-Day War» (Из дневника Л. Лебенгер: Lynette Labinger, «A Conversation with Joseph Brodsky», Joseph Brodsky: Conversations. Ed. by Cynthia L. Haven. Jackson: University Press of Mississippi, 2002, p. 5).
467
Если
Она хорошо готовила, и соседи часто из нее вытягивали рецепты. Делилась она ими охотно. Кажется, учила она мою маму фаршировать рыбу. Это блюдо у Марии Моисеевны было одним из коронных. Впрочем, для нас многое из того, что она готовила, было ново. Мы ведь совсем не знали еврейской пищи [468] .
Питая слабость к неполиткорректному, Бродский обожал еврейские анекдоты на грани фола [469] , смакуя один незадолго перед отъездом:
468
Ковалова А. И.Б., сосед по коммуналке // Нева. 2010. № 5. С. 222.
469
Интервью автора с Майклом Скаммеллом (28 августа 2010 г.) и Эндрю Блейном (2 сентября 2010 г.).
Некто пришел к рабби и жаловался на какие-то боли или, кажется, неурядицы в семье, на что рабби глубокомысленно заметил: «Я думаю так: ехать надо» [470] .
Хотя, как любой еврей, на генетическом уровне унаследовал память о том, что сделали с соплеменниками в культурной Европе через три года после его рождения. Как-то в Амстердаме в честь Бродского был организован прием, приуроченный к присуждению ему Нобелевской премии. Одной гостье-немке, явившейся с очень красивой кожаной сумкой, Иосиф сказал: «Мадам, какая великолепная сумка — она из человеческой кожи, я полагаю?» [471]
470
Этот «любимый анекдот» своего гостя в апреле 1972 года приводит Сергей Мартиросов в мемуарном очерке о посещении Бродским Армении: «То, что он рассказал это дважды, говорило о том, что он все время думал о предстоящей эмиграции как о единственном пути для продолжения творчества» («Иосиф Бродский в Армении» // Самиздат. 13 февраля 2011. Цит. по:.
471
По воспоминанию Леса Маррея (Полухина В. Иосиф Бродский глазами современников. Кн. 2-я (1996–2005). СПб.: Звезда, 2006. С. 447).
Холокост для Бродского не история, а метафора реальности: «И болонок давно поглотил их собачий Аушвиц» («Посвящается Джироламо Марчелло», 1993). Упомянутая за две строки до этого набережная, кишащая «подростками, болтающими по-арабски», заставляет задуматься о злободневном. В 1991–1992 годах Бродский наездами жил в Вашингтоне, работал на Капитолийском холме, прямо напротив здания Конгресса США. За политикой охотно следил [472] и даже порой встречался с сенаторами на деловых ланчах (например, с Ларри Пресслером от республиканцев; правда, очень скоро он подытожит: «По возрасту я мог бы быть уже / в правительстве. Но мне не по душе…»; «Ответ на анкету», 1993). Горячо обсуждавшаяся в начале девяностых тема интенсивных арабо-израильских переговоров витала в воздухе — и не только американской столицы. Начавшийся с мадридской конференции 1991 года и секретно продолжавшийся в Осло переговорный процесс кульминировал так называемым Норвежским соглашением, которое было наспех подписано 13 сентября 1993 года израильским премьер-министром Ицхаком Рабиным и председателем ООП Ясиром Арафатом при посредничестве Билла Клинтона. Бродский адресовал новоизбранному президенту США ироническое послание в стихах, предупредив его о переменчивости настроений избирателей («То the President-elect»).
472
Иногда не только издалека: 16 ноября 1988 г. Бродский встретился с президентом США Р. Рейганом на приеме в Белом доме (см. в хронологии, составленной В. Полухиной, в издании: Лосев Л. Иосиф Бродский. С. 477).
При кажущейся дистанцированности Бродский, по-видимому, довольно болезненно воспринимал все происходящее на Ближнем Востоке — особенно неспровоцированное насилие. В стихах, написанных по-английски («Song of Welcome», 1992):
Here’s your blade, here’s your wrist. Welcome to playing your own terrorist; call it your Middle East [473] . (Вот тебе бритва и вот запястье. Воображай из себя террориста; зови это ближневосточным предместьем.473
Brodsky J. So Forth: Poems. New York: Farrar, Straus `a Giroux, 1996. P. 93.
Бродский и сам любил словесные выходки, время от времени взрывая рамки приличия этническим
474
Штерн Л. Поэт без пьедестала: Воспоминания об Иосифе Бродском. М.: Время, 2010. С. 166.
или
…я вновь в Венеции — Зараза! — Вы тут воскликнете, Андрей. И правильно: я тот еврей, который побывал два раза в Венеции. Что в веке данном не удавалось и славянам…то вызывая в памяти пафосный образ пророка, —
Ступайте все же в дом к Людмиле. Войдя, скажите так: Не мы ли отныне новые скрижали? Хотим, чтоб нас к груди прижали.475
Сергеев A. Omnibus. М.: НЛО, 1997. С. 452.
476
Штерн Л. Поэт без пьедестала. С. 164.
или, с легкой вариацией, в панегирике ресторатору —
…Прощенья нет подобной твари! (Плюс — иудей!) И нет мне места в «Самоваре» среди людей! <…> Теперь мне пищей, вне сомнений, одна маца. Ни шашлыка мне, ни пельменей, ни холодца, Ни рюмки даровой отныне!.. Душою стар, войду я, как Моисей в пустыне, в ближайший бар…477
Воспроизведено на вклейке в начале книги: Штерн Л. Поэт без пьедестала.
хотя в более серьезных контекстах ему нравилось отождествлять себя с другим библейским героем — разумеется, тезкой («и мой знаменитый тезка ощущал нечто похожее, пытаясь истолковать сны фараона» [478] ) или отцом тезки («…Жил в плену у ангелов. Ходил на вурдалаков. / Сбегавшую по лестнице одну / красавицу в парадном, как Иаков, / подстерегал» [479] ; и не от этого ли лестничного пролета, возведенного ангелом, строки из «Рождественского романса»: «Блуждает выговор еврейский / На желтой лестнице печальной»?). Время от времени в «высокой» поэзии Бродского вдруг проскользнет еле различимая тень — как в «1867» меж музыкой аргентинского танго и голливудским кино — фонетическая память о музе одесского фольклора с еврейским акцентом [480] , впитанная с молодежными увлечениями ресторанным патефонным самиздатом:
478
Бродский И. Путешествие в Стамбул // Бродский И. Набережная неисцелимых. М.: Слово, 1992. С. 149.
479
Бродский И. Почти элегия (1968) // Бродский И. Остановка в пустыне. СПб.: Пушкинский фонд, 2000. С. 129.
480
См.: Тименчик Р. Д. «1867» // Как работает стихотворение Бродского: Сб. ст. / Ред. — сост. Л. В. Лосев и В. П. Полухина. М.: НЛО, 2002. С. 101.
По прихоти судьбы первое такое исполнение я услышал осенью 1963 года от 23-летнего Иосифа Бродского, когда мой друг Александр Рутштейн пригласил его к себе на ужин с тайным намерением записать чтение молодого, но уже знаменитого в мире «второй культуры» поэта на магнитофон, привезенный для меня Аликом из командировки в Литву [481] . Когда все было выпито и съедено, а магнитофон включен, Бродский читать наотрез отказался, но выразил желание спеть и, усадив меня за пианино, неожиданно начал:
Я и Рабинович раз пошли на дело. Рабинович выпить захотел…После «Мурки», переделанной на еврейский лад и спетой с необычайным напором и страстью, хотя и не без иронии, Иосиф переключился на песни и стихи своего друга Глеба Горбовского, автора знаменитой «Когда качаются фонарики ночные» на мелодию известного фольклорного шедевра «Костюмчик серенький, колесики со скрипом…» [482]
481
А. Рутштейну Бродский посвятил стихотворение «Описание утра» 1960 года («Как вагоны раскачиваются, / направо или налево»).
482
Фрумкин В. Л. Певцы и вожди. Нижний Новгород: Деком, 2005. С. 69–70.