Россия молодая (Книга 2)
Шрифт:
Его лицо исказилось бешенством, он шагнул к ней, грубо схватил за руку.
– Пустите!
– шепотом приказала Маргрет.
– Пустите, или я закричу и ударю вас при всех...
Она вырвала руку, отошла, сказала издали:
– И тогда мы будем квиты! Только тогда! Я так и слышу этот хор голосов: "О, фру Юленшерна, вдова адмирала Юленшерны, что она вытворяет! Бедный старикашка, его кости так и переворачиваются в гробу!"
Она ушла и заперлась в спальне. Он пробовал сломать дверь, Маргрет сказала спокойно:
– Не будьте смешны,
К четырем часам после полудня все работы на эскадре были закончены. Ярл Юленшерна приказал Уркварту:
– Передайте командам благодарность их адмирала. Пусть сегодня они получат по двойной чарке водки. Вслед за этим - сниматься с якоря. В устье мы постараемся как можно скорее разделаться с таможенниками, ворвемся в Двину и к утру, с божьей помощью, начнем высадку войск в Архангельске.
– Таможенники, очевидно, знают о нашей эскадре...
– Тем хуже для них.
К вечеру маленькое облачко, появившееся на горизонте, разрослось, по волнам побежали пенные гребешки, небо заволокло, пошел дождь, но попрежнему было душно. Шаутбенахт велел подать себе плащ и не ушел с юта. Он стал еще желтее, чем утром, губы его запеклись, руки заметно дрожали.
– Два фрегата - "Феникс" и "Дромадер" - будут ждать нас здесь, сказал шаутбенахт Уркварту.
– Вы слушаете меня?
– Да, гере шаутбенахт, я весь внимание.
– На фрегат "Феникс" перейдет моя супруга. Спустите вельбот.
– Да, гере шаутбенахт...
Фру Юленшерна поднялась на ют, чтобы попрощаться с мужем. За эти часы лицо ее осунулось, под глазами легли голубые тени. Шаутбенахт смотрел на Маргрет колючим, каким-то удивленным взглядом. Они не сказали друг другу ни одного слова.
Полковник Джеймс попросил разрешения проводить фру на "Феникс". Его физиономия была еще более томной, чем обычно. Юленшерна сказал ему у трапа:
– Не забудьте вернуться, гере полковник.
Матросы издали смотрели на супругу шаутбенахта, на ее сундуки, на черную служанку. Профос Сванте Багге сказал, что все к лучшему. Если на эскадре и были неприятности, то только из-за женщин. Теперь все пойдет великолепно, шаутбенахт - хитрый старик, знает что делает...
Фру Юленшерна, придерживая пальцами юбки, спустилась в вельбот, кают-юнга, кают-вахтер и Якоб снесли за нею подушки, ковер, кожи, чтобы убрать ей каюту на "Фениксе", корзины с едой, лютню. Вельбот отвалил.
Юленшерна попрежнему стоял на юте "Короны", когда полковник Джеймс вернулся с фрегата. Якоря были подняты. Полковник сказал шаутбенахту:
– Фру просила передать вам, гере шаутбенахт, что она будет непрестанно молиться за вас.
Ярл Юленшерна ничего не ответил.
Мокрые паруса флагмана наполнялись ветром. Громко, неприязненными голосами, хрипло кричали чайки. Матросы на баке пели старую песню:
Гонит ветер корабль в океане,
Боже, душу помилуй мою...
Караул есть наизнатнейшая
служба, которую солдат в войске
отправляет.
Петр Первый
ГЛАВА
1. НЕДОБРОЕ УТРО
Сильвестр Петрович писал письмо на Москву Апраксину. За окнами Семиградной избы лил не переставая, как поздней осенью, проливной дождь. В сенях, шаркая сапогами, кашляя, переругиваясь, ходили люди, визжала дверь на блоке, навзрыд рыдала молодайка, кто-то ее утешал хриплым басом.
Не дописав, Иевлев взял трость и вышел на крыльцо. С моря дул влажный ветер, дождь вдруг стих, только с деревьев еще летели брызги. На крыльце ждал Егорша.
– Веди!
– приказал Сильвестр Петрович.
Егорша нырнул в толпу мужиков, вывел из сараюшки виновных. Толпа расступилась, трое, связанные поясами, без шапок, взлохмаченные и изодранные, поклонились капитан-командору. Из сеней, вытирая рот ладошкой, спехом дожевывая что-то, выскочил дьяк Абросимов.
– Говори!
– велел ему Иевлев.
Тот подошел поближе, выставил ногу, стал с осуждением в голосе длинно рассказывать, как случилось смертоубийство, кто зачинщиком был, кто ударил амбарщика плашкой по голове, как амбарщик схватился за топор, да припоздал - скончал живот свой. Иевлев слушал, поколачивал тростью по голенищу сапога. Мужики переминались, вздыхали...
Сильвестр Петрович сходил в амбар, посмотрел на мертвое тело, что лежало на тесовом полу, покрытое рядном, вернулся, стал спрашивать схваченных. Мужики, перебивая друг друга, повинились, что-де очень изворовался проклятый амбарщик, да будет земля ему пухом, змею злому, никакой вовсе ествы на артель не давал, два дня с карбасом ждали, а народишко в остроге которое время корье заместо хлеба камнями перетирает да печет. Вчера выпили малость, Козьма-плотник возьми и заведи с артельщиком беседу: отчего не по-божьи делает? Амбарщик Козьму пихнул под вздох, а после ногой ударил. Козьма еще спросил: зачем бьешь, увечишь, для чего пихаешься?
Молодайка в сенях завыла громче. Иевлев велел ее убрать. Матросы увели молодайку в сторону.
– Ну и вдарил!
– сипло сказал сам Козьма.
– Вдарил и вдарил!
– Так вдарил, что убил?
– спросил Иевлев.
– А чего ж? Смотреть на него, на анафему?
– удивился Козьма.
– Я с женкой на карбасе пришел, а он мне об женке слова говорит. Ты, говорит, отпусти мне женку поиграть, а я, говорит, вам ествы на острог по-божески дам... Жалко, что одного вдарил, а не все ихнее семя...
– Какое такое ихнее семя?
– спросил Иевлев.
– А такое!
– сплюнув, сказал Козьма.
– Известно какое...
Седой вихрастый мужик поклонился, сказал робко:
– Ты его, батюшка, кормилец наш, не слушай, глуп он, молод, не учен...
– Какое такое ихнее семя?
– крикнул Иевлев.
– Говори!
Козьма не отвечал, смотрел на Иевлева бесстрашно, с ненавистью. Молодайка, вырвавшись из рук матросов, с пронзительным криком побежала к крыльцу, рухнула на колени в жидкую грязь, схватила Иевлева за ногу.