Россия молодая. Книга 1
Шрифт:
Голголсен, насмешливо улыбаясь, протянул кормщику компас.
– По-нашему, по-морскому – матка. Так зовем! – сказал Рябов. – Машина истинно предивная. А маточкой зовется потому, что в море без компаса – что без родной мамыньки.
Он улыбнулся, глядя на дрожащую стрелку, что-то вспоминая.
– Чему обрадовался? – спросил Иевлев.
– Вспомнил, как батюшка мой еще зуйком меня учил: в сем, дескать, коробе сидит мужичок с ноготок, вертит стрелку вечно на ночь, как иноземцы говорят – на норд. Долгие времена
– Не приметил? – спросил Апраксин.
– Не довелось, – с широкой улыбкой ответил Рябов. – Шутил батюшка мой...
– Сия машина, – сказал Иевлев, – основана на том, кормщик, что стрелка магнитная вечно занимает в пространстве положение, которое ей назначено премудростью человека...
– Компас тебе ведом, – перебил царь, и было видно, что он доволен. – Многие ли еще здешние кормщики знают компас?
Рябов подумал, ответил не торопясь:
– Многие, государь, почитай что все. Сколько тебе понадобится, стольких и наберешь.
– Пять? Десять? Пятьдесят? – нетерпеливо, но весело спросил Петр.
– Поболе будет, государь. Который мужик Белого моря старатель – тот тебе и мореход. А морюшко-то наше немалое, народу на нем по пальцам не сочтешь...
Еще подумал, улыбнулся и добавил:
– Бабы наши, поморки, рыбацкие женки – и то кормщат. Небось, в море не заголосят, не заплачут. Вот с эдаких-то годов, с самых младых ногтей в море живут, морем кормятся...
– И все искусство навигаторское ведают? – спросил Петр.
– Есть, что и компаса не имеют, государь, по приметам ходят, по звездам.
– И в океан так идут?
– А что океан – не вода?
Петр засмеялся. Рябов положил компас на стол, опять сунул ладони за поясок. Шхипер Уркварт наклонился к Иевлеву, что-то ему сказал. Тот, вздернув плечом, отмахнулся.
– Чего он? – спросил Рябов.
– Шхипер утверждает, что здешние поморы не знают карты, – сказал Иевлев. – Так оно, кормщик?
– Карта карте рознь, – ответил Рябов. – У них, у иноземцев, свои карты, у нас – свои. Мы по своим ходим.
Уркварт, учтиво улыбаясь, наклонился теперь к конвойному капитану. Тот развернул на колене большой лист толстой бумаги. Лист затрепетал на ветру. То был Летний берег Белого моря с Унскою губою. Рябов смотрел долго, щурился.
– Знаешь ли сии места? – спросил Петр.
– Бывал! – ответил кормщик.
– Что ж молчишь?
– А того молчу, государь, что неверно карта сделана.
Уркварт вскинул бровки. С усталым презрением, со скукою в глазах сидел на своем стуле человек, которого Рябов давеча принял за царя, – Лефорт. Надменно смеялся Голголсен.
– Неверно? – спросил Петр. – Да ведаешь ли ты, кто сию карту делал? «Зее-Факел» сего изображения ничем не лучше. Прославленный шхипер гамбургский именем Шмидт, штормом занесенный
Петр сердился, иноземцы посмеивались, Иевлев смотрел на кормщика с тревогой. Рябов ответил спокойно:
– Стреж неверно указан, государь. Кой тут кораблям ход, когда вон мель, банка здоровая, а вон еще здоровее. Пойдешь сим стрежом и посадишь корабль на камни...
Уркварт засмеялся. Петр метнул на него взгляд, крикнул Рябову:
– С ученым навигатором споришь, с корабельщиком именитым...
Он в раздражении отвернулся от Рябова. Уркварт и Голголсен разложили перед ним еще листы – карты. Кормщик стоял неподвижно, о нем словно забыли. Карт было много, Рябов издали узнавал – Три острова, Сосновец, Зимний берег. Везде были нарисованы корабли, человечки, дома. Петр любовался на искусную работу. Иевлев сказал:
– Здешние поморы, государь, имеют свои «расписания мореходства» да «указы морские», где многие полезные советы...
Петр не стал слушать.
– Сии карты вижу, а о чем толкуешь – только слышу. Слышать мало!
Подняв голову, посмотрел на Рябова, сказал:
– Сему кормщику идти с нами в плавание старшим матросом. Шхипером же пойдет опытный иноземный мореход, коего господин Уркварт предлагает, – гишпанец дель Роблес...
Уркварт поклонился.
Рябов стоял неподвижно, словно речь шла не о нем; только светлые глаза его потемнели, да меж бровями легла тонкая морщинка.
– Матросов на нашу яхту набирать из поморов и в том не медлить! – продолжал Петр. – А за сим выпьем по разгонной; пора и честь знать, погостевали добром...
Прищурился и спросил Гордона:
– Что невесел нынче, господин адмирал? Что вина не пьешь?
Патрик Гордон вздохнул длинно, по-стариковски, отпил из кружки для приличия. Ответил царю, только когда спускались по сходням:
– Сегодня ты был несправедлив, мой царственный друг Питер. Ты любишь правду. Изволь знать его.
– Ее! – издали, без насмешки поправил Апраксин.
– Ее! – покорно и привычно согласился Гордон. – Знай же ее: такой мореход, как есть Рябов, – лучше, чем любой иной мореход. Они имеют красивые карты, но можно ли предполагать, что они знают это... природу... море лучше, чем он знает...
Петр зевнул, шагнул в карбас, сел на лавку, покрытую ковром, потрепал Гордона по плечу:
– Пьем много, господин Гордон, вот что худо...
– Я не много пьем! – рассердился Гордон. – Я желаю еще говорить тебе, Питер...
– Успеем, наговоримся! – сказал Петр. – Не завтра. Я чай, нам помирать.
Над карбасом летели чайки, уже наступил день, в архангельских церквах звонили. Петр дремал, закутавшись в плащ. Гордон, сердито глядя на тихие двинские воды, шепотом бранился не по-русски.