Россия молодая. Книга 2
Шрифт:
Он засмеялся и, тронув струны лютни, запел:
Гонит ветер корабль в океане,Боже, душу помилуй мою...3. СТОРГОВАЛИСЬ
В канатном ящике было душно, пахло пенькою, крысами, которые бесстрашно дрались и пищали под ногами. Слева, за переборкой, грубыми голосами разговаривали матросы, один ругался, другой его усмирял,
– По-шведски говорят? – спросил Рябов Митеньку.
– По-разному! – сказал Митенька. – Один по-шведски, а другой – англичанин. И еще один – голландец, что ли...
– Всякой твари по паре! – усмехнулся Рябов.
Они опять замолчали надолго. Митенька задремал, вздрагивая во сне, шепча какие-то слова. Рябов думал. Две крысы с писком пробежали по его ноге, он вздрогнул, вновь задумался. Было слышно, как матросы воющими голосами затянули песню. Митенька совсем проснулся, сел на бухте каната, спросил:
– Что ж теперь будет, дядечка?
– А то, брат, будет, что зря ты со мной увязался.
– Не зря! – упрямо возразил Митенька. – Вы завсегда со мною в море хаживали, вот живым и возвращались. А пошли бы без меня – значит, худо...
Кормщик засмеялся, потрепал Митеньку по плечу.
– Молодец! По-твоему, выходит, что раз ты со мной – лиха нам не ждать...
Помолчали.
– А корабль большой! – сказал Митенька. – И другие тоже большие. Я все разглядел...
Рябов не ответил.
– Дядечка! – негромко позвал Митенька.
– Ну, дядечка?
– Я про то, дядечка, – для чего мы в море-то пошли?
– Я пошел, а ты за мной увязался! – ответил Рябов наставительно. – Выследил и увязался. Кто тебя звал? Ну-ка, скажи-ка, звал я тебя? Теперь вот на себя и пеняй!
– Дядечка, а для чего мы паруса сбросили? Может, и убегли бы от шведа?
– Да ведь они из пушки палили?
– Во-она! Палили, да не попали.
– Еще бы пальнули и попали.
– Не так-то просто...
– Просто, не просто! – с досадой сказал Рябов. – Все тебе рассуждать. Попались – значит, сиди теперь да помалкивай...
Под ногами вновь завозились крысы. Митенька вздрогнул, забрался повыше на канаты, оттуда спросил:
– Дядечка, а книжку теперь мне не отдадут?
Рябов усмехнулся:
– О чем вспомнил! О книжке! Еще как живыми отсюда вынемся...
– Мне без той книжки и не возвернуться в Архангельск! – вздохнул Митрий. – Иевлев Сильвестр Петрович дал; береги, говорит, пуще живота да учи денно и нощно, тогда пошлю тебя в навигацкое, на Москву...
– Далеко нам с тобою нынче, парень, до Москвы! – невесело сказал кормщик. – Дальше, чем с Груманта.
– Повесят нас? – быстро спросил Митенька.
– Ну, вот уж и повесят...
– Дединьку-то повесили. Я признал, то – Семен Григорьевич.
Рябов
– Нет, уж повесят! – убежденно произнес Митенька. – Забрали, цепи надели, как не повесить? Теперь повесят вскорости...
– А ежели повесят, тебе дорога прямая – в рай. Ты – молельщик! – сказал Рябов. – Там таких любят. Замолви и за меня словечко: дескать, удавили вместе, мужик был грешный, да я его отмолю... Тебе, брат, бояться нечего. Вот мне – хуже. Меня в ад – сковороды лизать горячие...
Митенька наверху всполошился.
– Тьфу, тьфу, для чего эдакие слова-то говорить?
– То-то что правду говорю...
Они опять замолчали надолго. Матросы за переборкой ругались, играя в кости. Было слышно, как с шорохом набегали волны, как пробили барабаны, как запел рожок, потом – горны. На всей эскадре откликнулись сигнальные барабаны.
– Дядечка, чего сейчас – утро али вечер? – спросил Митенька сонно.
– А нам не все едино? – ответил Рябов.
Потом за переборкой затихли – наверное, легли спать. Гремя цепью, Рябов поднялся, наклонился к Митеньке, сказал ему серьезно, со значением:
– Ты вот чего, Митрий: что бы ни увидел и ни услышал – молчи. Молчи, и как я делаю, так и ты делай. Хорошо буду делать али худо – знай, молчи.
Митенька широко открыл глаза, в темноте блеснули зрачки.
– Вишь, вытаращился, – с досадой сказал кормщик. – Как велено тебе – так и делай...
– Ладно! – шепотом ответил Митенька.
Вновь загремели цепи – Рябов лег на канаты. И тотчас же за переборкой, к которой он прижался спиною, горячо и быстро зашептал чей-то голос:
– Мужички, ай, мужички? Откликнись!
Рябов повернулся, приник ухом к сырой прелой доске. Там, за переборкой, кто-то грузно и тяжело шевелился, сопел.
– Русский, что ли? – напряженным громким шепотом сказал Рябов.
– Да, русский, русский, рыбак с Архангельску. А ты кто будешь? По голосу будто знакомый. Скажи, сделай милость, будто схож на кормщика одного... Не Рябов?
– Ну, Рябов...
– Кто там, дядечка? – с тревогой спросил Митенька.
Кормщик отмахнулся.
– Рябов я, Иван Савватеевич. А ты кто?
– Да Лонгинов, не признаешь, что ли? Сколь годов хаживали...
– Нил?
– Он! С Копыловым мы пошли, черт дернул, женка все подбивала – Олешке да Лизке харчить нечего, упромысли хоть малость рыбки. Вот упромыслили...
– Заковали?
– Крепко! Да ты слушай, Иван Савватеевич. Может, еще и уйдем...
Лонгинов зашептал еще тише, Рябов больше догадывался, чем слышал. Будто есть на корабле кто-то свой, обещал подпилок да пилку – пропилить дыру в камору, где припас корабельный свален. Оттуда уйти дело нехитрое. Обещал еще платье дать шведское...