Россия молодая. Книга 2
Шрифт:
Шаутбенахт покосился на лейтенанта Мората, тот быстро заговорил, что теперь одежду не отыскать, наверное осталась на потопленном карбасе. Юленшерна велел принести другие кафтаны, флаг-офицер побежал выполнять приказание, ворча под нос:
– Все равно вешать, зачем еще кафтаны...
Рябов сел в кресло у переборки, зеленые глаза его мерцали недобрым огнем, лукавая улыбка мелькнула на губах:
– Садись, Митрий, в ногах правды нет. Вишь, каюта какая богатая. Ничего живут, с достатком. И ковры, и по стенам золотая кожа, и сами сытые, а?
Флаг-офицер принес одежду, Рябов растянул на руках кургузый шведский кафтанчик, усмехнулся:
– Нет, дружки, так у нас дело не пойдет! За дурака меня считаете?
Митенька холодным голосом перевел слово в слово, офицеры заулыбались, полковник Джеймс по-русски спросил, что кормщик хочет вместо своего кафтана. Пряча злую улыбку, кормщик ответил, что одеждой не торгует, что вместо кафтана ему кафтан и надобен, и не бабий летник, не сарафан, а вот вроде как на самом полковнике Джеймсе – таков бы и ему пристал...
Окке перевел, фру Юленшерна звонко расхохоталась:
– А он забавный, этот мужик! Забавный и смелый! Гере Джеймс, отдайте ему ваш кафтан. Ведь вам не жалко, правда? Посмотрим, как будет выглядеть русский мужик в кафтане из серебряной парчи. Это, правда, интересно...
– Не вижу в этом ровно ничего интересного, – вяло сказал обиженный Джеймс, – но приказание фру для меня – закон!
И, поджав губы, вышел.
Митенька натянул на себя шведский кафтанчик, разгладил ладонями волосы, сел важно. Уркварт рассказывал вполголоса о поморах, о том, как они горды и как любят почет. Шаутбенахт слушал, попивая легкое вино, выжидательно барабаня пальцами по столу. Кают-вахтер принес кафтан Джеймса, Рябов вдел руки в рукава – кафтан сразу затрещал. Фру Юленшерна сказала со смехом:
– Медведь, настоящий русский медведь...
Уркварт попытался застегнуть на Рябове кафтан, кафтан не сходился, кормщик ворчливо сказал:
– Пояс еще на нем был, я видел! Чего же без пояса, мой-то с поясом и шнуром обшит... Вишь, не сходится, а с поясом и сошлось бы...
Сам, не дожидаясь приглашения, сел в то кресло, где раньше сидел Джеймс, осмотрел внимательно стол, пожаловался Митеньке:
– Завсегда у них так, у иноземцев. Тарелок наставят, блюд, ножичков разных, ложек, стаканов, а харчей путных – и всего ничего. Вишь – рыбка дохлая, вишь – сухарь, мяса чуть-чуточка – и будь здоров! Нет, они нам, други любезные, карбас потопили, они меня голым-босым оставили, они меня и кормить будут по-нашему, а не по-своему. Скажи им, Митрий, на Руси-де едят толстотрапезно, а так, что ж, – насмешка одна. Пущай принесут щей, головизны какой, тельное там, другое что...
Митенька с удивлением, робея, взглянул на кормщика, тот едва заметно улыбался, в глазах его горели быстрые недобрые огни, между бровями легла складка. Митенька знал это выражение лица кормщика: таким он становился в море, в жестокий шторм...
Хлопнула дверь, вернулся Джеймс.
Рябов поднял стакан с вином, сказал полковнику:
– Что ж, господин, у тебя и другой кафтан не хуже парчового. Вишь, тоже с серебром, шитье какое. Богато вы тут живете, безотказно. Торгуете, я чаю, с выгодой, безубыточно...
Джеймс сел рядом с фру Юленшерна, наклонился к ее розовому душистому уху, сказал шепотом:
– Он просто дурак, этот русский Иван. До сих пор не понял, что мы вовсе не купцы...
– Он простодушен и доверчив! – ответила фру Юленшерна. – Дитя моря... Ничего, со временем он все поймет и будет отлично служить нам!
Все шло хорошо. Русский кормщик казался им воплощением простодушия, они посмеивались про себя и выполняли все его желания. Русский был таким, каким они хотели его видеть, и все ладилось в этой игре до тех пор, пока кормщик не почувствовал на себе чей-то пристальный и недоброжелательный взгляд. Он осмотрелся – все было попрежнему, только Джеймс
– Ну! – сказал ярл Юленшерна. – Не пришло ли время поговорить о деле?
Они сидели друг против друга – шаутбенахт, откинувшись в кресле, и Рябов. Шхипер Уркварт понял, поднялся, мигнул другим офицерам. Фру Юленшерна перебирала клавиши клавесина. Артиллерист Пломгрэн взял лютню, Морат запел старую песню о злой колдунье. Ярл Юленшерна медленно говорил:
– Вы проведете нашу эскадру двинским фарватером к городу Архангельску. Если нас ожидает баталия – мы примем ее и разгромим врага. Вы опытный моряк. Наши корабли – военные корабли, по всей вероятности вы это заметили. Очень многое из того, что нас ожидает, зависит от опытности и искусства кормщика, поэтому мы не посчитаемся с наградой денежной. Более того, гере лоцман. Когда мы выполним наш долг, заслуги ваши будут оценены королем Швеции. Всю мою жизнь я служил короне во флоте. Мне достаточно посмотреть на человека, и я вижу, моряк он или нет. Вы моряк! Вас ждет большое будущее. Вы станете лютеранином, и, несомненно, его величество король Швеции назначит вас капитаном одного из славных своих кораблей...
Рябов повернулся к Митеньке: тот сидел бледный, губы его беззвучно двигались. Кормщик велел спокойным голосом:
– Переведи что говорит.
Митенька заговорил. Рябов слушал потупившись, порою кивал головой. У клавесина все еще пели песню со странным припевом:
Караби,Тити Караби,Тото Карабо,Эй, дядя Гильери,Не пропади смотри...– Все сказал? – спросил Рябов.
– Все, дядечка.
– Теперь отвечай!
Кормщик стал говорить, и вдруг понял, чей пристальный взгляд тревожил его: слуга в коротком красном кафтане убирал со стола посуду и порою словно упирался в Рябова упрямыми серыми жесткими глазами. Заметив, что кормщик замолчал, шаутбенахт приказал Якобу убираться вон. Тот, высоко держа поднос, пошел к двери. Кормщик заговорил опять. Он не смотрел на Митеньку, но видел, как юноша сжимает руки, слышал, как он вдруг задохнулся и как вновь стал дышать быстро и коротко.
– Ну? – с угрозой в голосе спросил Рябов.
– Не стану я переводить такое! – громко сказал Митенька. – Не стану. Да что ж это, дядечка?!
– А не станешь, так и не надо! – с той же угрозой произнес Рябов и поманил к себе Окке, который стоял у дверного косяка.
Окке подошел с готовностью, Митенька вцепился в руку Рябова, тот стряхнул его горячие пальцы, заговорил медленно, глядя на шаутбенахта:
– Эскадру я провести могу, но то дело нешуточное, надобно ждать большую баталию, и кто живым до Архангельского города доберется – пусть вечно бога молит. Пушек много, и пушки те грому натворят. Об том упреждаю. Еще на шанцах быть досмотру таможенному – бой там завяжется. Так что, может, и огород городить безвыгодно вам?
Шаутбенахт слушал внимательно, смотрел не отрываясь в глаза Рябову, сосал погасшую трубку. У клавесина весело пели:
Тити Караби,Тото Карабо,Эй, дядя Гильери...– Дело большое, – говорил Рябов, – как у нас на Руси сказывают: либо – в стремя ногой, либо – в пень головой. Коли живым споймают – тоже шкуру сдерут. И не жить потом на своей стороне, господин, никак не жить. Любой мальчишка в рожу плюнет, да и как не плюнуть – изменник, иуда, – тут пощады не жди... Значит, рассуждать надобно: ежели тое дело делать, иудино, уж так делать, чтобы до самой смерти жить-поживать да нужды не знать...