Россия молодая. Книга 2

Герман Юрий Павлович

Лофтус заломил руки, воскликнул с тоской:

– Я не вижу причин радоваться, сэр! Я не понимаю, почему вы так радужно настроены. И меня, и вас, и гере Лебаниуса, и гере Звенбрега ждет веревка...

Венецианец застонал, тихий Звенбрег стал вдруг отпираться: по его словам выходило так, что он решительно ни в чем не виноват, все происшедшее с ним – глупое недоразумение, русский царь, как только увидит Звенбрега, так сразу же его отпустит...

– Но вы забываете, что я во всем покаялся! – сказал своим гнусавым голосом Лофтус. – Моя жизнь сохранена только потому, что я был искренен с русским капитан-командором...

Над крышей избы, служившей иноземцам тюрьмою,

с визгом пролетело ядро и ударилось рядом. Кружка, стоявшая на столе, упала и разбилась. Тотчас же ударило второе ядро.

– Вот вам и побили! – сказал Лофтус. – Мы здесь ни о чем не можем судить. Флот пришел – этого для меня достаточно. Флот его величества короля здесь.

Реджер Риплей захохотал:

– Где здесь? На дне? Черт бы подрал ваше величество! Сколько раз я говорил тому шведскому резиденту, который тут находился до вас, что воевать с московитами глупо, а надо с ними торговать, как торгует Англия.

– Вы говорили! – крикнул Лофтус. – Вы говорили! А деньги вы все-таки получили от нас, сэр! И недурные деньги. Что же касается до вашей Англии...

Пушечный мастер погрозил Лофтусу пальцем:

– Не задевайте мою честь, Лофтус, я этого не люблю!

– О, гордый бритт! – воскликнул Лофтус. – Гордый, оскорбленный бритт! Если бы не ваша Англия...

Не поднимаясь с лавки, Риплей ударил Лофтуса носком башмака в бедро. Швед отпрянул к стене, белый от бешенства, ища хоть что-нибудь похожее на оружие. Венецианец с мольбою в голосе просил:

– Господа, я прошу вас, я заклинаю вас именем всего для вас святого. Быть может, это последние наши часы...

Риплей пил воду, ворчал:

– Гнусная гадина! Деньги! Погоди, я еще швырну в твою поганую морду деньги! Он смеет меня попрекать деньгами! Мало я делал из-за этих денег? Ваш Карл должен бы меня осыпать золотом за то, что я делал для него в этой стране, а мне платили пустяки. Деньги!

В избе запахло дымом, Звенбрег потянул воздух волосатыми ноздрями:

– Где-то горит! И сильно горит...

– У них в крепости много пожаров! – объяснил Лофтус. – Я слышу, как бегают и кричат...

Реджер Риплей ответил со злорадством:

– Сколько бы у них ни было пожаров – шведам в Архангельске не бывать! Архангельск останется для нас, и мы его получим...

Он оторвал кусочек бумаги, зажег о пламя свечи, раскурил трубку.

– Сейчас ночь или день? – спросил Лофтус.

В избе, в которой содержались иноземцы, Иевлев накануне сражения приказал зашить окно досками.

Риплей отвернулся. У него были часы, но разговаривать с Лофтусом он не желал. Его разбирала злоба: русские разгромили шведов, царь Петр, конечно, будет очень доволен, всех участвовавших в сражении наградят. Ну, если не всех, то многих. Его, пушечного мастера, во всяком случае наградили бы. Царь Петр дорожит такими иноземцами. И кто знает, как сложилась бы жизнь мастера Реджера Риплея, не соблазнись он шведскими деньгами, а служи только английской короне...

Пыхтя трубкой, пушечный мастер сердился: вот Лефорт, женевец, дебошан и более ничего, даже ремесла толком не знает, а в какие персоны выскочил. Быть бы Лефорту первым министром, не умри он так рано. Умный человек! Ничего не скажешь, – понял, кому надо служить. А он, Риплей? Чем кончится вся эта глупая история? Неужели повесят? Ежели у них попался – будет худо! После Нарвы они стали сердитыми, московиты, и не слишком жалуют иноземцев...

– Действительно, пахнет дымом! – сказал венецианец. – У меня слезятся глаза...

Риплей пыхтел трубкой. Ему хотелось пива. Если бы он сейчас был на валу, несомненно, русский слуга подавал бы ему пиво. Он бы

пил пиво и командовал стрельбой. А потом царь Петр поцеловал бы его и произвел в главные пушечные мастера. Главный пушечный мастер – это гораздо больше, чем генерал. Генералы выучиваются своему делу, а пушечные мастера – родятся. Он бы построил себе дом в Москве, посадил бы цветы, выкопал бы пруд и выписал свою Дженни. Как бы она удивилась, увидев такое великолепие. А через несколько лет обессилевшую в войне со шведами Россию завоевала бы Англия. Рано или поздно, Англия все завоюет, и глупых шведов тоже. Так говорят в Лондоне...

– Слушайте, мы горим! – сказал Лофтус.

Риплей сердито сплюнул. Он не любил, когда ему мешали мечтать.

– Мы горим! – громче сказал Лофтус.

Венецианец вскочил со своего места. Звенбрег, прижимая руки к груди, метался по избе, вскрикивал:

– Эти варвары хотят сжечь нас живьем! Да, да!..

Дыму было уже столько, что пламя свечи едва мерцало. Риплей забарабанил сапогом в дверь, караульный не откликнулся. Тогда Лебаниус схватил скамью и, размахнувшись, стал бить ею в рассохшиеся доски с такой силой, что одна из них сразу отскочила...

– Эй! Зольдат! – крикнул в дыру венецианец.

Караульщик, обычно стоявший в сенях, не отзывался. Едкий дым все полз и полз, и теперь слышен был даже треск близкого пламени.

– Зольдат! – крикнул венецианец, надрываясь.

Риплей выхватил из рук Лебаниуса скамью и, кашляя от копоти и дыма, ударил еще несколько раз. Отскочила вторая доска, потом третья. В углу, где стоял колченогий стол, уже горела пакля, желтые язычки пламени бегали между бревнами.

Задыхаясь, Риплей все бил и бил скамьей, пока не вылетели все дверные доски. Но для того, чтобы спастись, надо было сломать еще одну дверь – наружную, с решеткой, обитую железом. Они опять стали бить скамьей, но дверь не поддавалась, а изба уже горела жарким огнем. Одежда на Лофтусе начала тлеть, венецианец потерял сознание, свалился на пол под ноги другим. Еще немного, и они бы сгорели все, но кто-то стал ломать дверь снаружи. Лофтус, визжа от боли – языки пламени уже хлестали его по спине, – встал на четвереньки. Риплей тоже начал опускаться на пол, когда дверь наконец распахнулась и какие-то женщины выволокли иноземцев на крепостной двор. Здесь, неподалеку от избы, лежал насмерть сраженный ядром караульщик, его разбитая алебарда валялась рядом. Женщины, жалея обожженных, принесли воды, позвали какого-то капрала; капрал побежал под свистящими ядрами – искать Иевлева. Сильвестра Петровича он не смог найти, но нашел инженера Резена, который, ничего толком не поняв из сбивчивых объяснений капрала, все-таки пришел с ним, чтобы разобраться в происшествии. Венецианец Лебаниус уже умер – задохнулся от дыма, Лофтус тоже был очень плох, судорожно зевал и стонал; один англичанин Риплей, бодро улыбнувшись, сказал, что хотел бы выпить немного русской водки, и тогда все будет хорошо. Инженер приказал принести водки, но его тут же позвали, и он побежал на валы к своим пушкам. Риплей выпил водки, сказал молодой крепенькой поморке:

– Русский женка – доприй женка!

Поморка засмеялась, показывая мелкие ровные зубки. Риплей подумал: «Дженни можно не выписыватъ, Дженни костлявая, можно жениться на русской женщине!» И еще выпил водки.

Лофтус застонал, Риплей ткнул его кулаком под бок, сказал по-английски, с веселой, открытой улыбкой, чтобы русские женщины ничего дурного не подумали:

– Вы, черт вас подери, возьмите себя в руки. Наша жизнь зависит от нас...

Звенбрег тоже открыл глаза, стал слушать. Расплываясь в улыбке, Риплей продолжал: