Россия неизвестная: История культуры вегетарианских образов жизни с начала до наших дней

Бранг Петер

Таким образом, и низы городского населения обрели духовных наставников в лице «братца» Чурикова в Петербурге и «братца» Колоскова в Москве: это движение представляет собой «проявление старчества ХХ века, образовавшегося и развившегося на почве жизни низов городского населения». Ивана Колоскова еще задолго до начала его проповеднической деятельности на родине, в Тульской губернии, «называли монахом за то, что он выделялся своим неуклонным благочестием, не пил, не курил, строго соблюдал посты». После того, как судьба привела его в Петербург на беседы братца Ивана Чурикова, он переселился в Москву и там на своих собраниях успел сподвигнуть тысячи людей к перемене их образа жизни. Колосков «звал их не к борьбе социальной, а к той душевной реформе, которая заповедана христианской нравственностью». А «в литературе, направленной против трезвенников, это движение нередко называется антигосударственным, сеющим вражду» ³⁶.

На

свидетельствах о распространении отказа от употребления «убойной» пищи в церкви и в сектах я остановился по двум причинам. Во—первых, потому, что масштабы этого рода «вегетарианства» представляют собой отдельную проблему духовной и социальной истории России ³⁷. Во—вторых, также и потому, что эта готовность к воздержанию не только в церкви, но и в сектах, связанная с религиозными представлениями, не была лишена влияния на судьбы «новейшего» вегетарианства, возобновленного во второй половине XIX века. Готовность к воздержанию возбуждала подозрение, что за ней скрываются сектантские устремления. Правда, в течение веков в разных частях Европы не раз возникали религиозные движения, проповедующие растительный режим питания. Достаточно указать на богомилов и катаров ³⁸. Но распространение этих движений, как и жестокое преследование их со стороны церкви и государства, имело место сотни лет тому назад. Люди, примкнувшие в Западной Европе или в Северной Америке к новому движению вегетарианцев, начавшему быстро расти приблизительно с 1850–х годов, не находились под подозрением в ереси и не должны были бояться соответствующих санкций (русские духоборцы в Канаде были исключением). И все же им приходилось считаться с тем, что на них смотрят как на чудаков; они и их окружение также были вынуждены мириться с известными неудобствами того рода, какие были описаны почти сто лет назад П. Гоффманном, профессором философии из Гента, – это описание, заметим, актуально и сегодня ³⁹. Однако и в царской империи, и в Советском Союзе было иначе. Тот, кто даже «просто так», по личным мотивам, хотел обойтись без мяса, навлекал на себя подозрение. Ведь значительная часть сект, преследовавшихся властью и считавшихся опасными для существующего порядка, веками проповедовала воздержание от мяса. Проповедовал его и Толстой в рамках своего особого истолкования христианского благовестия.

Приведем только один пример (в последующих главах еще будут приведены дополнительные). В 1913 году в ВО Н. Лапин, молодой крестьянин из Саратовской губернии, сообщал в статье под заголовком «Почему я сделался вегетарианцем» о том ужасе, который у него еще с детства вызывал убой скота. Когда ему исполнилось 18 лет, ему попалась в руки книга И. Горбунова—Посадова «Сострадание к животным и воспитание наших детей», и с тех пор он начал жить вегетарианским образом. В деревне говорили, что он не сможет вынести всех тягот крестьянской работы, а вскоре пошли слухи, что это пришел на землю Антихрист и начинает обольщать людей. Духовенство подозревало его в толстовстве: «что, дескать, кто к нему присоединится, тот сам себя проклянет» ⁴⁰.

 

Широкое распространение сект, как и обхождение с ними властей, нашли известное отражение в русской литературе, правда, до революции 1905 г. только в скрытой форме: тема эта была табу. Она, как правило, обсуждалась только в публикациях по богословию и психиатрии ⁴¹. У Тургенева в «Записках охотника» загадочный Касьян с Красивой Мечи порицает помещика за то, что тот занимается охотой: «Святое дело кровь! Кровь солнышка не видит, кровь от свету прячется». Правда, эти запреты касаются только диких зверей. Касьян допускает забой домашних животных: «А человеку пища положена другая; пища ему другая и другое питье: хлеб – божья благодать, да воды небесные, да тварь ручная от древних отцов». Н. Л. Бродский в свое время высказал мнение, что тургеневский Касьян принадлежит к секте «бегунов». Н. С. Лесков в некоторых своих повестях затрагивает тему вегетарианства среди приверженцев русских сект, главным образом из круга «штундистов» (об этом см. ниже). Понятно, что царское правительство испытывало опасения: около 1900 года одних штундистов разных группировок насчитывалось, согласно иностранным источникам, два миллиона ⁴². И в начале XXI века сектантство играет в огромной России значительную роль. (см. гл. Х).

Экскурс: Г. Р. Державин и пост

Православная «культура поста» в XVIII веке побудила поэта Г. Р. Державина (1743–1816) к размышлениям о человеческих обычаях еды. В «Санкт—Петербургском вестнике» за 1779 г. он опубликовал краткое «Рассуждение о посте», в котором касается пифагорейцев и их взглядов, впрочем, не называя

этого философского течения ¹. Державин отдавал себе отчет в том, что в более теплых местах жить вегетарианским режимом легче, чем на крайнем севере (слова «вегетарианский» еще не было). Он даже замечал, что уровень образования того или иного слоя населения может сказываться на обычаях питания и поста.

Привожу его замечания в несколько сокращенном виде.

Жизнь наша есть время искушения, а пост время воздержания. (…)

Многие думают, что пост не в брашне состоит, но в отчуждения от злых дел. Священное писание говорит то же; я, против сего не споря, говорю с философом: «Человек! Правило тебе в жизни сей – терпи и убегай» (…)

Некоторая древняя секта не употребляла мяс; она, не за—колая себе в пищу никакого животного, довольствовалась одними плодами и разными растениями.

Для чего ж? Станется, она или жалела пожирать животных, кои все имеют некоторые сходства с человеком, как то: телесные чувствования и тому подобное, или верила переселению душ человеческих в скотов, или, может быть, из опытов знала, что мяса разгорячают кровь, утучняют тело и способствуют усиливанию стремления страстей наших. Спросите вы меня: верю ли я всему этому? Не знаю. Древний Зинон однако говорит: страсти в нас от скотства происходят; я разумею чрез сие обжорсто, плотоугодие и роскошь, чему, кажется мне, согласно и в священном писании у нас не иное что как Зиноном ² называемое скотство именовано чревобесием ³ и включено в число смертных грехов.

То ли сие у нас слово знаменует, я не намерен входить здесь ни в изъяснение, ни в прение с богословами, но то неоспоримая истина, что наевшийся досыта человек мало способен к движению телом и к действованию умом.

К чему же он способен? К праздности, а праздность есть мать всех пороков.

Из сего следует, что напрасно новые философы проповедуют нам: «что—де Богу нужды, едим ли мы суп с ветчиной, или горох разваренный?»

Богу конечно нужды нет, да нам нужда.

Желая вознестися к Существу нашему духовному, обитающему в горних, должно не только душу свою очищать добрыми делами, но и плоть свою истощать сколько можно, чтоб она не отягощала нас и делала бы дух наш бодрее и свободнее воскрилиться к своему началу. Для сего богомудрые мужи в разные веки, в разных странах, граждане на земли неба, анге—ли неба на земли, поучали всегда имети пост; совет их конечно благ. Христос, глава церкви нашей, постяся сам, утвердил пост. Для чего же нам не последовать им? (…)

Лучший друг сложению человеческому, умеренность, – умеренность в пиршестве, умеренность в посте. Сия полезная нам добродетель, сохраняя здравие души и тела нашего, вспомоществует им в исполнении всех христианских и человеческих должностей; впрочем иной пост, кажется мне, должен быть в благодатных странах, изобилующих лучшими земными и древесными плодами Греции и Малой Азии, иной под шестидесятым градусом северной широты; иной просвещенных людей, иной непросвещенной черни. Главнейшее при сем правило есть – быть во всем послушным совести своей. Не желал бы я иметь другом такого человека, который, не сохраняя правил о посте, узаконенных святыми отцами, говорит: не наблюдать поста тяжкий есть грех; однако Бог милосерд.

Свидетельства более позднего времени говорят о том, что Державин прекрасно умел ценить хороший обед. Я. К. Грот даже сообщает о «неумеренности в еде» как слабости стареющего Державина ⁴. И в стихотворениях Державина есть похвалы мясным и рыбным блюдам. Так, И. Виницкий говорит о богатом и сытном столе, украшенном «багряной ветчиной, янтарной икрой, красными раками и золотой шекснинской стерлядью» ⁵; ср., например, стихотворения Державина «Приглашение к обеду» (1795) и «Похвала сельской жизни» (1798). Но примечательно то, что поэт очень рано, исходя из церковных обычаев поста, стал помышлять о возможном общем отказе от мясного питания и о различных способах его обоснования.

Впрочем, и польский поэт и современник Державина Станислав Трембецкий (1739–1812) заинтересовался растительным режимом питания; когда ему было около 50 лет, он даже сам стал вегетарианцем. В поэме «Зофьювка» (Sofjowka, 1806) он хвалит «землю, благосклонную мать», которая «для пищи дает зерна, овощи и ягоды». Его обращение к вегетарианству надо рассматривать в контексте его знакомства с античными поэтами и философами – с Овидием, Вергилием, Лукрецием и Эпикуром, с мифом о Золотом веке и с мировоззрением стоиков ⁶. Трембецкий практиковал и пропагандировал гедо—нистские элитарные представления об отречении; «простая» жизнь, по его словам, обещает долголетие. Размышления же Державина, несмотря на знание им античных преданий, зиж—дются на нравственных требованиях православия.