Россия, общий вагон
Шрифт:
И улыбнулся. Терять ему было нечего.
Прошло сколько-то времени. Миски с холодным супом было уже некуда ставить, и их просто перестали приносить. А Никита начал видеть сны.
28
Реальность почти не отвлекала его. Сначала он еще отделял сон от яви по напряжению, с которым поднимались веки. Потом сил открывать глаза не стало, и два мира радостно перемешались.
Однажды Никите приснился Николай Гумилев. Они ходили по запутанным
Гумилев был одет в мундир с эполетами, лыс и очень печален.
– Многих сажали и расстреливали как якобы шпионов и якобы участников заговоров, – жаловался Николай Степанович Гумилев. – А я на самом деле шпион! И на самом деле стоял во главе заговора! Знаешь, как мне обидно!
Гумилев просил Никиту изготовить бомбу. Никита отнекивался, говорил, что не умеет делать бомбы, а Николай Степанович качал головой и горько шептал:
– Плохо, ай, как плохо!
Никита не выдержал и спросил:
– Тебя ведь уже давно расстреляли, зачем тебе эти бомбы теперь?
Николай Степанович Гумилев обиделся, но ответил. С такой тоской в голосе:
– Ведь я был не поэт, который участвовал в заговоре. Я был заговорщик, который писал стихи!
Потом Никите снилось, что его куда-то несут. Он плавно качался и будто бы видел море. Но море пахло лекарствами. Одна волна наклонялась над ним и принимала облик Рощина.
В халате Рощин был похож на сотрудника НИИ с выцветшей фотографии из журнала «Огонек». Увидев Никиту, он нахмурился, сурово поправил очки и сказал:
– Так. Может, хватит этих образцово-показательных выступлений? Твоя голодовка больше не актуальна. Стране сейчас нужны здоровые и сильные бойцы, а не доходяги, ветром колеблемые. Что ты меня глазами пожираешь? Лучше бульон съешь! Не слышал разве – революция началась! Вся страна на баррикадах, один ты тут валяешься! Давай оперативно возвращайся к жизни, а то история свершится без тебя!
Никиту опять смыло в забытье. Придя в себя, он вскочил с кровати, выдергивая из рук пластиковые сорняки капельниц. В полутемном коридоре наткнулся на Рощина.
– Скорей, скорей! Поехали туда! – шепотом закричал Никита, опасаясь, что на голос сбегутся врачи и прикуют его к постели.
– Поехали! – так же конспиративно ответил Рощин.
У выхода из больницы их ждал Юнкер на своей потрепанной машине, украшенной красными флагами.
– Юнкер, откуда ты взялся? – спросил Никита, напрягшись в ожидании подвоха. – Ты же в Горках?
– Разве я могу отсиживаться в деревне, когда тут такое происходит! – как-то очень беззаботно ответил Юнкер и завел мотор.
– Юнкер! – Никита уперся в борт машины и ни за что не
– Бабушка, бабушка, а почему у тебя такой длинный хвост! – рассмеялся Юнкер. – А что делать, если в России никакого другого цвета для революции так и не выдумали?
Никита сомневался до последнего. Больно уж гладко все выходило. Но когда в конце Тверской замаячили самые настоящие баррикады, он сдался. На покатых крышах поливальных машин, перегородивших улицу, балансировали радостные люди. Они держались друг за друга, смеялись и смотрели в сторону Кремля. Юнкер затормозил.
– Слышь, товарищ, может, до Белого Дома доедем, поглядим, чего там? – сказал молодой человек в черном капюшоне, похожий на сотрудника Великой Инквизиции, засунув голову в окно.
Раньше от подобной бесцеремонности Юнкер бы моментально вышел из себя. И капюшону пришлось бы топать до Краснопресненской пешком. Потому что метро, как объяснили Никите по дороге, закрыли еще в первые дни, опасаясь диверсий.
Но Юнкер, подобревший то ли от деревни, то ли от революции, не стал учить юношу хорошим манерам, а открыл ему дверь и поехал к Белому Дому.
Мальчик крутил головой во все стороны и ерзал на сиденье.
– Ты чего? – спросил Рощин.
– Да, блин, какая-то революция непонятная. Что происходит? Куда идти? Что делать? Тут баррикады, там баррикады, телевизор не работает. Говорят все разное. В бункере нет никого. И выходит, что и делать-то ничего не надо. Тусуйся, прыгай, бегай – а оно все как-то само происходит, помимо тебя. Мы революцию совсем не так представляли. Думали, от нас будет многое зависеть. Думали, будем биться не на жизнь, а на смерть!
– Так и радуйся, дурак, что не надо грудью на амбразуры ложиться! Зеленый еще совсем, тебе жить да жить! – воскликнул Рощин.
– Молодой тоже имеет право на смерть! – пафосно изрек юноша чье-то чужое умозаключение, вмонтированное ему в голову партийной пропагандой. – Почему вы думаете, что несовершеннолетние не люди? Что мы не можем сами осознанно выбирать свой жизненный путь?
– Эй, не надо мне тут цитат из интервью с «вождем»! – оборвал его Рощин. – Я тебе, вообще, не о том говорю, если ты заметил.
– А насчет амбразур, знаете, я бы предпочел погибнуть в честном бою, чем вот так бездарно носиться между Правительством и Думой, пытаясь понять, что происходит. А тем временем упыри с большими кошельками, ничем не лучше предыдущих, только еще не насосавшиеся, уже все без нас решают!
Мальчик отвернулся к окну и засопел. Москва поплыла у Никиты перед глазами, свернулась, как свиток, и исчезла. Какую-то секунду он смотрел на знакомый потолок своей палаты, но потом стряхнул с себя наваждение и вынырнул обратно.