Россия при старом режиме

Пайпс Ричард

Незавершенностью реформ в отношения между государством и обществом в России были внесены гибельные противоречия. В интересах национального могущества и престижа население побуждали образовываться, обогащаться и вырабатывать у себя государственное сознание, а также, когда его позовут, приходить на помощь «своему» правительству. В то же самое время ожидали, что оно будет терпеть излишне опекающий его режим, который не признает для себя ни ограничений, ни норм и не только не дает населению участвовать в разработке законов, но и запрещает ему под страхом сурового наказания открыто высказываться о возможности такого участия.

В этом-то и лежал источник трений, пронизывающий всю историю послепетровской России. Старый порядок, который при всех своих пороках был по крайней мере последователен, поломали и заменили строем, в котором были намешаны старые и новые элементы. Такое устройство постепенно урезало власть, которой некогда пользовались русские государи, не предоставляя им в то же время преимуществ либерального и демократического правления. Конечным результатом всего этого было размывание царской власти, а поскольку царская власть была единственной законной властью в стране, — и постепенная общая политическая дезорганизация. Дабы отвлечь внимание элиты от политики, монархия щедро удовлетворяла ее материальные запросы. Екатерина II по сути дела разделила страну на две половины, каждую из которых передала в кормление одному из составных элементов служилого сословия дворянам-землевладельцам и чиновникам. Обеим группам позволили эксплуатировать страну, как им вздумается, лишь бы они платили положенную сумму

налогов, поставляли рекрутов и не совались в политику. Теперь Россия была практически отдана на откуп частным собственникам. В виде платы за сохранение своих самодержавных прав — в условиях, когда эти права были уже бессмысленны,— монархии пришлось в большой степени отказаться от своего права собственности на страну.

Вследствие этого сложилось в высшей степени любопытное положение. Формально власть российских правителей в XVIII и XIX вв. оставалась всеобъемлющей, и ничто не могло сдержать царя, вознамерившегося достичь какой-то конкретной цели; он мог издавать какие угодно законы, создавать, преобразовывать и упразднять учреждения, объявлять войну и заключать мир, распоряжаться государственными имуществами, возвышать или губить отдельных своих подданных. Однако контроль государей над страной в целом и их способность вмешиваться в ее каждодневные дела были уже далеко не безграничны и уменьшались все более. История русской политической жизни в эпоху империи изобилует примерами, показывающими, что правителям отнюдь не всегда удавалось поставить на своем в вопросах первостепенной политической важности. Как будто бы они были капитанами корабля, обладающими полной властью над его командой и пассажирами, но почти не имеющими права голоса в управлении им или в выборе курса. Тенденция развития, так часто отмечаемая в жизни русских монархов (Екатерины II, Александра I и Александра II), — от либерализма к консерватизму — объяснялась не отсутствием у них искреннего стремления к реформам, а приходившим к ним с опытом пониманием того, что они просто не в состоянии вести свою империю в желаемом направлении и в лучшем случае могут лишь удерживать ее от погрязания в хаосе. «Самодержавие» все больше и больше превращалось в отрицательное понятие, обозначавшее удержание общества от участия в выработке политических решений; оно перестало обозначать безраздельный контроль монархии над страной. Парадоксально, но факт, что требуя для себя монопольной политической власти, русские самодержцы оказались более безвластны, чем их конституционные собратья на Западе.

Такова общая картина изменений, происшедших в структуре русского государства и в его отношениях с обществом в XVIII-первой половине XIX в. Разберем теперь подробнее обстоятельства, в которых эти изменения имели место.

Организация Московского государства была нацелена на войну даже в большей степени, чем устройства западных монархий начала Нового времени. Ни у одной европейской страны не было таких длинных и уязвимых границ, такого подвижного населения, устремленного вовне в поисках земли и промыслов, и такой обширной территории, нуждающейся для охраны в многочисленных гарнизонах. Ресурсы империи шли, главным образом, на военные нужды. Когда мы говорим, что во второй половине XVII в. 67% тяглового населения сидело на землях светских владельцев (стр. #141), мы по сути дела сообщаем, что две трети рабочей силы страны расходовались на кормление армии. Эта цифра представится еще более значительной, если иметь в виду, что большая часть средств, извлекаемых монархией в виде налогов, а также из ее собственных имуществ и торговых предприятий, также шла на военные нужды.

Однако все эти расходы приносили весьма неудовлетворительные результаты. В XVII в. стало очевидно, что традиционный русский подход к ведению войны больше никуда не годится. В то время ядро русской армии все еще состояло из боярской и дворянской конницы. Это войско поддерживалось пешими простолюдинами. Хотя всадников было вдвое меньше, чем пехотинцев, они были главнейшим родом войск. Как и в средневековой Западной Европе, московская армия (за исключением дружины великого князя) распускалась по домам осенью и снова собиралась по весне. Воины являлись на службу с самым разномастным оружием: огнестрельным всех и всяческих видов, топорами, пиками и луками. Не было ни установленного боевого порядка, ни порядка подчиненности, ни тактики ведения боя. Конница, обыкновенно разбитая на пять полков, за которыми следовала нестройная толпа пехотинцев, по сигналу въезжала на поле брани, а там уж каждый воин бился во что горазд. Этого по сути дела весьма средневекового способа ведения войны, перенятого, когда русские сражались с монгольскими ордами, вполне хватало, если противниками были татары, воевавшие точно так же, но имевшие еще худшее вооружение. Русский воин был так же крепок и неприхотлив, как его азиатский противник. По словам путешественника XVI в. Герберштейна, во время кампаний русские обходились мешочком овса и несколькими фунтами засоленного мяса, которые носили с собою. Однако столкнувшись с армиями великих держав — Польши, Оттоманской Империи и Швеции — особенно в наступательных операциях, московские войска никак не могли с ними тягаться. В 1558 г. такой урок получил дорогой ценой. Иван IV, когда после своих побед над татарами затеял войну из-за Ливонии с Польшей и Швецией. За четверть века тяжелейших усилий, обескровивших страну, он не только не смог захватить Ливонию, но и вынужден был отдать несколько своих собственных городов. В период Смутного времени (1598-1613 гг.) русские войска показали себя в кампаниях против иноземцев ничуть не лучше.

Тяготы, с которыми столкнулись русские войска, воюя на Западе, объясняются в первую голову тем, что они не поспевали за развитием военной науки. В конце XVI — начале XVII в. западноевропейские государства разработали «научные» способы ведения войны, и традиционные наборы вооруженных дворян-землевладельцев с дружинниками отошли в прошлое. Война постепенно сделалась ремеслом профессионалов, и на первое место в сражениях вышли наемники. Особенно важное значение имело изобретение кремневого ружья и штыка; они устранили нужду в копейщиках, которые в прошлом должны были оказывать поддержку воинам, вооруженным негодными, для скорой стрельбы мушкетами. Пехота на Западе заняла место конницы как главного рода войск. Технические усовершенствования сочетались с глубокими изменениями в тактике. Чтобы извлечь из нового оружия максимальные преимущества, солдат обучали стойко надвигаться, наподобие автоматов, на неприятеля, на ходу стреляя и перезаряжая ружья, и, добравшись до его позиции, ввязываться с ним в штыковой бой. Был введен порядок подчиненности, при котором командир подразделения отвечал за поведение своих солдат на поле битвы и вне его; неповоротливые армии были разбиты на бригады, полки и батальоны; артиллерия была выделена в особый род войск, а для ведения осадных операций были сформированы саперные части. Введение в это время военной формы символизировало переход от средневековой войны к современной. Такие постоянные профессиональные армии приходилось содержать круглый год за счет казны. Соответствующие расходы достигали огромного размера и в конечном итоге немало способствовали ослаблению и падению абсолютных монархий по всей Европе.

Стрельцы Московского государства представляли собою род регулярной пехоты, использовавшейся в царской охране и в городских гарнизонах. Но стрельцы не имели понятия ни о боевом порядке, ни о военной тактике и не могли всерьез тягаться с современными армиями, тем более что в перерывах между кампаниями им приходилось вместо боевой подготовки кормить семью торговлей. Находясь под впечатлением успехов иноземных войск на своей территории, русское правительство стало после окончания Смутного времени брать на службу офицеров-иностранцев, которые должны были формировать «новые» полки западного типа и командовать ими. В 1632-1633 гг. большому русскому войску, включавшему в себя такие новые части (некоторые из них состояли из западных наемников), равно как и старомодную конницу, было поручено отобрать Смоленск у поляков. Кампания закончилась разгромом и сдачей в плен русского войска. Последующие кампании против поляков (1654-1667 гг.) также

не принесли успеха, несмотря на то, что Польша в то же самое время отчаянно сражалась со Швецией. Между 1676 и 1681 гг. Москва предприняла несколько относительно безрезультатных кампаний против турок и крымских татар, чьи армии вряд ли можно было назвать современными. Несмотря на эти неудачи, формирование полков по западному образцу шло своим ходом, и к 1680-м гг. они перегнали по численности конницу. Тем не менее, победа продолжала ускользать от россиян. В 1681 г. была созвана боярская комиссия для установления причин неудачных действий русского войска. Основная ее рекомендация состояла в упразднении местничества, однако от этой меры было мало проку, ибо в 1687 и 1689 гг. русские армии снова потерпели неудачи в кампаниях против Крыма. Одна из причин этих неудач заключалась в том, что служилое сословие — опора русского войска — с презрением относилось к боевым действиям в пешем строю и под командой иноземных офицеров и требовало, чтобы ему дали по традиции служить в коннице. Новые полки, таким образом, составлялись либо из беднейших дворян, не имевших денег на коня, либо из тех крестьян, без которых, по мнению помещиков и правительства, можно было вполне обойтись, то есть, иными словами, настолько же негодных для меча, насколько и для орала. Более того, новые полки, точно так же, как старые, распускались каждой осенью, чтобы правительству не приходилось тратиться на них в бездельные зимние месяцы, и такой подход не давал иноземным офицерам никакой возможности сделать из них дисциплинированное, боеспособное войско. Естественно будет осведомиться, зачем России в конце XVII в. понадобилась большая и современная армия, принимая во внимание, что она уже тогда была самой большой страной в мире и в стратегическом отношении одной из наименее уязвимых (как было отмечено выше, наличных войск было вполне достаточно для обороны ее растянутых восточных и южных границ). В самом широком смысле это чисто философский вопрос, и его с равной справедливостью можно было бы задать про Францию Бурбонов или Швецию Вазов. XVII в. был эпохой ярого милитаризма, и дух времени не мог не наложить отпечатка на Россию, чьи контакты с Западом продолжали умножаться. Однако если мы возьмемся за поиски более конкретных ответов, то окажется, что стандартные ответы, даваемые на этот вопрос как дореволюционными, так и послереволюционными русскими историками, совсем неубедительны. В частности, трудно согласиться с объяснением, что Россия нуждалась в мощной современной армии для решения так называемых «национальных задач»: отобрания у поляков земель, некогда входивших в состав Киевского государства, и получения выхода к незамерзающим портам. История неопровержимо показала, что решение этих «задач» в течение XVIII в. отнюдь не насытило территориальных аппетитов России. Получив во время разделов Польши земли, которые она рассматривала как свою законную вотчину, Россия затем поглотила в 1815 г. Королевство Варшавское, которым сроду не владела, и даже заявила притязания на Саксонию. Стоило ей завладеть северным побережьем Черного моря и его незамерзающими портами, как она предъявила права на его южный берег с Константинополем и проливами. Получив выход к Балтийскому морю, она захватила Финляндию. Поскольку новые завоевания всегда можно оправдать необходимостью оборонять старые, классическое оправдание всякого империализма, — объяснения такого сорта вполне можно отбросить; логическим завершением такой философии является завоевание всего земного шара, ибо лишь в этом случае можно будет счесть, что данное государство вполне обезопасило свои владения от внешней угрозы.

Отложив в сторону философский вопрос о том, в чем состоит притягательная сила войны, можно предложить два объяснения одержимости России военной мощью и территориальной экспансией.

Одно объяснение связано с тем, каким образом шло создание национального государства в России. Поскольку в борьбе за абсолютную власть московским правителям надо было приобрести не только самодержавный, но и единодержавный статус (см. об этом выше, стр. #83), с тех пор они инстинктивно отождествляли державную власть с приобретением территории. Экспансия вширь, по земной поверхности, шла в их умах рука об руку с экспансией вглубь, в смысле установления над подданными политической власти, которая была для них неотъемлемой составной частью суверенитета.

Второе объяснение связано с извечной бедностью России и бесконечной погоней ее обитателей за новыми ресурсами, в особенности за пахотной землей. Каждое крупное завоевание русского государства немедленно сопровождалось массовыми раздачами земель служилому сословию и монастырям и открытием новоприобретенных территорий для крестьянской колонизации. Мы располагаем иллюстрирующими эту взаимосвязь статистическими данными в отношении Польши, подвергнутой разделу в XVIII в. Как известно, Екатерина II любила использовать земельные пожалования для упрочения своего шаткого положения внутри страны. В первое десятилетие своего правления (1762-1772) она раздала приблизительно 66 тысяч крепостных душ. После первого раздела Польши в 1772 г. Екатерина приобрела новые территории, которые раздавала своим фаворитам; большинство из 202 тысяч душ, розданных ею между 1773 и 1793 гг. Происходили из областей, захваченных во время первого и второго разделов. По свершении этого Екатерине нечего стало раздавать; в 1793 г. она даже оказалась не в состоянии одарить, как обещалась, генералов и дипломатов, отличившихся в недавно закончившейся турецкой войне. Эти обещания удалось выполнить лишь после третьего раздела Польши. В один-единственный день, 18 августа 1795 г., Екатерина раздала более 100 тысяч душ, большинство из которых снова происходили из отобранных у Польши областей. [В. Семевский, «Раздача населенных имений при Екатерине II», Отечественные записки, т CCXXXIII, Э 8, август 1877, разд. «Современное обозрение», стр. 204-27]. Из приблизительно 800 тысяч крепостных мужского и женского пола, пожалованных Екатериной дворянам в период своего царствования, много больше половины происходили из земель, отнятых силою оружия у Речи Посполитой. [Подавляющее большинство этих имений было конфисковано у польских помещиков, которые отказались присягнуть на верность русскому самодержавию и предпочли отдать свои владения и эмигрировать в Польшу; остаток составился из экспроприированных владений польской короны и католической церкви.]. Здесь у нас имеется явное доказательство того, что за высокими лозунгами «национальных задач» скрывалось на самом деле вполне тривиальное стремление к захвату чужих богатств для удовлетворения ненасытного аппетита России на землю и попутного упрочения позиций монархии внутри страны. Такое положение не изменилось и по сей день. Например, данные переписей показывают, что в Латвии и Эстонии, оккупированных в 1940 г. в результате договора между СССР и гитлеровской Германией, на протяжении последующих тридцати лет (1940-1970) отмечался весьма значительный приток русского населения. Вследствие этой миграции, сочетавшейся с массовыми депортациями латышей и эстонцев вглубь России, число русских в обеих завоеванных республиках выросло более чем втрое (с 326 до 1.040 тысяч), а их процент от общего населения — почти втрое (с 10.8% до 28%). [Statesman's Yearbook... for the Year 1939 (London 1939), pp. 847 и 1119; и Центральное Статистическое Управление, Итоги всесоюзной переписи населения 1970 года. М., 1973, IV, стр. 14-15].

Что до Петра I, создателя российской военной мощи в период Нового времени, то у него были дополнительные причины остро интересоваться военными делами. Хотя о нем вспоминают преимущественно как о реформаторе, сам Петр видел в себе прежде всего солдата. С ранней юности неисчерпаемая энергия влекла его к предприятиям, сопряженным с соперничеством и физической опасностью. Он стал ходить, когда ему было едва шесть месяцев от роду, а подростком больше всего на свете любил играть с настоящими солдатами. Выросши в настоящего гиганта, Петр любил делить тягости походной жизни с простыми солдатами. Когда у него родился сын, Петр с великой радостью объявил народу, что Господь благословил его «еще одним рекрутом». Он был твердо убежден, что военная мощь имеет первостепенное значение для благополучия всякой страны. В письмах к своему весьма невоинственному отроку он подчеркивал господствующую роль войны в истории. [Н. Устрялов, История царствования Петра Великого, СПб.. 1859. IV стр. 346-8]. Нет ничего странного в том, что за 36-лет петровского правления Россия знала всего один по-настоящему мирный год.