Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис
Шрифт:
Предвоенные годы ознаменовались военно-политической консолидацией Антанты. С 1908 г. стали вновь регулярно проводиться совещания начальников французского и русского Генеральных штабов, предусмотренные военной конвенцией 1892 г.; обычными стали взаимные приглашения военных делегаций на маневры морских и сухопутных сил. Дружественные заходы в российские порты отрядов французских и британских военных кораблей сопровождались празднествами и торжественными приемами на самом высоком уровне. В 1912 г. французскому командованию нанес визит и будущий российский верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич (младший). На родине к разработке военных планов он не привлекался, но, по свидетельству одного из своих подчиненных, сумел произвести на французский генералитет «сильное впечатление» именно как вероятный верховный военачальник союзного государства{170}. Будущий коллега великого князя, а пока руководитель французского Генштаба генерал Ж. Жоффр преподнес ему военный флаг своей страны, который позже, в Ставке, осенял Николая Николаевича бок о бок с собственным русским в знак незыблемости русско-французского военного союза{171}. В ноябре 1912 г. Франция и Англия заключили секретный политический консультативный пакт, а затем и двустороннюю военно-морскую конвенцию. Незадолго до этого Россия настояла на подписании секретной военно-морской конвенции с Францией (русско-французская военная конвенция 1892 г. не касалась военно-морских дел){172} и, в свою очередь, получила заверения Великобритании о готовности вмешаться в борьбу
В самом Петербурге сближение с Парижем и Лондоном и тогда, и позднее воспринималось как признание своего важного места в европейской и мировой политике. В союзных России западноевропейских государствах свою войну с центральными державами с самого начала рассматривали не как обычное военное столкновение, но как «конфликт двух различных и непримиримых форм управления, общества и прогресса». Английский писатель Герберт Уэллс утверждал, что его страна сражается «не ради того, чтобы уничтожить [германскую] нацию, но чтобы ликвидировать гнездо идей»{173}. Французский историк Альфонс Олар в работе 1916 г. обнадеживающую перспективу войны видел в освобождении Европы от гнета германского милитаризма, а также в сохранении независимости и целостности Французской республики с демократическими институтами ее государственного устройства.
В ходе Балканских войн и особенно в период назревания общеевропейского кризиса Россия настойчиво стремилась превратить свой формирующийся блок с Францией и Англией в полноценный и, как не раз подчеркивал Сазонов, открытый (то есть в своей невоенной части публичный, не содержащий секретных договоренностей) оборонительный политический союз, видя в нем мощный фактор сдерживания германо-австрийской угрозы и, следовательно, верный способ не допустить мировую бойню, к участию в которой не ощущала себя готовой. «Все потребности нашего внутреннего развития ставят задачу поддержания мира на первое место», — писал министр Николаю II в секретной записке незадолго до Первой мировой войны, говоря о предотвращении общеевропейского военного столкновения как о «главной и первостепенной задаче» русского правительства на мировой арене {174} . Но тщетно. Если с Парижем к началу мировой войны отношения, по словам того же Сазонова, уже «стояли на твердой почве договорных актов, которыми, после подписания морской конвенции 1912-го года, определялась вся совокупность оборонительных мер, предусмотренных нашим союзным договором» {175} , то Лондон до последнего уклонялся от принятия на себя внятных и твердых военно-политических обязательств перед Россией. В этом, по мнению главы русского дипломатического ведомства, сказывалось «вековое предубеждение английского общественного мнения против европейских союзов» {176} , [8] , в угоду которому на Даунинг-стрит стремились сохранять видимость свободы рук, тем самым обрекая Антанту на незавершенность своей военно-дипломатической подготовки к конфликту с центрально-европейскими державами. Петербург вынужденно мирился с такой линией британского кабинета, хотя в недооформленном из-за этого состоянии Антанта сдерживающим Тройственный союз фактором полноценно выступать, разумеется, не могла. Последняя стадия секретных русскоанглийских переговоров с целью заключения с Альбионом политического консультативного соглашения проходила уже в условиях общеевропейского июльского кризиса 1914 г., который привел к мировой войне.
8
Из внутренней переписки британской дипломатии, которую изучил канадский историк Кит Нейлсон, видно, что Форин офис в этот период был гораздо более озабочен обеспечением собственных интересов в Персии и Центральной Азии // См.: Neilson К. Britain and the Last Tsar. P. 334–339.
Отношение стран Антанты к наделавшей много шума миссии немецкого генерала О. Лимана фон Сандерса, направленного, по инициативе младотурок, в 1913 г. в столицу Турции командовать расквартированным в Стамбуле туземным корпусом [9] , явилось следующим после Балканских войн испытанием прочности нового европейского блока и способности его участников к согласованным действиям. Однако в полной мере проверить результативность своего консолидированного давления на Берлин и Стамбул с тем, чтобы добиться отозвания с берегов Босфора немецких военных «советников», им не удалось.
9
Назначение 58-летнего генерала Лимана на должность начальника германской военной миссии в Турции состоялось в июне 1913 г. Его пятилетний контракт с турецким правительством был подписан в октябре, но к исполнению своих обязанностей он приступил лишь 20 декабря 1913 г. Инструктируя Лимана, кайзер настаивал, чтобы тот «германизировал» турецкую армию, дабы превратить Турцию в инструмент германской политики на Балканах в противовес России (Strachan H. The Outbreak of the First World War. P. 15). Согласно контракту, помимо командования 1-м корпусом турецкой армии, на который была возложена защита столицы и проливов, немецкий генерал вошел в состав Высшего военного Совета Турции, стал руководителем ее военно-учебных заведений и прямым начальником всех иностранных офицеров, состоявших на службе Оттоманской империи (Аветян А.С. К вопросу о роли миссии Лимана фон Сандерса. С. 58–59, 62–63). По данным русского Военного министерства, вместе с ним в Турцию прибыли 40 «лучших офицеров германской армии» — специалистов по штабной работе, крепостной артиллерии и др., к которым в 1914 г. присоединились еще 30.
В Петербурге, отмечал исследователь Е. А. Адамов, назначение Лимана было воспринято, «как фактическое отрицание каких-либо преимущественных прав и интересов России в Проливах, как непосредственная угроза этим интересам в настоящем и всем планам и расчетам в отношении будущего» {177} . [10] На оставление в Стамбуле этого «как бы германского гарнизона» Сазонов соглашался лишь в случае санкции Турции на проход из Средиземного моря в Черное дредноутов, приобретенных Россией за границей.
10
Описанные Адамовым опасения Петербурга были далеко не беспочвенны. Князь Карл Лихновски, в предвоенные годы германский посол в Лондоне, позднее признавал, что целью «политических вожделений» Берлина в Малой Азии «являлось господство на Босфоре». — Мемуары князя Лихновского. Моя миссия в Лондоне, 1912–1914 гг. // Международная политика и мировое хозяйство. № 7. Пг., 1918. С. 42.
Но западные союзники России, по признанию того же сэра Бьюкенена, «панически» боялись европейской войны и, к большому разочарованию Петербурга, поддержали его недостаточно твердо. И вновь наиболее компромиссную позицию заняла Англия — из опасения испортить отношения с мусульманским миром и еще более — из стремления, в угоду собственным сиюминутным интересам, поддержать существование Оттоманской империи. Лондон, отмечает историк Форин офис З. Стейнер, опасался, как бы русские не нарушили европейский «баланс сил» и не столкнули немцев на «еще более агрессивную позицию» {178} . [11] Вскоре, однако, мнение сент-джеймского кабинета по турецкому вопросу сменилось на противоположное. Вместе
11
Генеральным инспектором турецкого флота тогда был британский адмирал, и это в определенной мере дополнительно связывало Лондону руки в его отношении к миссии фон Сандерса.
Конфликт вокруг миссии фон Сандерса еще более обострил и окончательно испортил русско-германские отношения, фактически явившись политической увертюрой войны. «Русско-прусские отношения умерли раз и навсегда! заявил в этой связи экспансивный кайзер. Мы стали врагами!»{181} Вместе с тем миссия Сандерса убедила Сазонова и самого царя, что впредь уступать германскому давлению для России не только унизительно, но прямо опасно. Дальнейшее попустительство попыткам Берлина утвердиться в проливах и тем самым запереть Россию в Черном море, «всеподданнейше» докладывал министр, «будет равносильно крупному политическому поражению и может иметь самые гибельные последствия». Оно не предохранит Россию «от возрастающих притязаний Германии и ее союзников» и не укрепит сплоченности стран Антанты, каждая из которых «будет стараться искать иных обеспечений своих интересов в соглашениях с державами противоположного лагеря»{182}. Морское командование, полностью солидаризуясь с МИД в оценке политики Германии на Балканах и опасных для России последствий миссии Лимана, со своей стороны предложило, чтобы страны Антанты сговорились о немедленной и одновременной оккупации ряда пунктов Малой Азии и занимали их до тех пор, пока их требования не будут удовлетворены{183}. Сазонов счел образ действий, предложенный военными моряками, «едва ли не самым целесообразным», но лишь в качестве крайнего средства. Сам он в виде промежуточных мер давления выдвигал финансовый бойкот Турции, а затем и отзыв державами Антанты своих послов из Стамбула. Царь согласился с предложением Сазонова рассмотреть этот вопрос на Особом совещании.
Однако Совещание, созванное 13 января 1914 г., было встревожено перспективой «несвоевременной» для России войны с Германией (так сформулировал перспективу премьер Коковцов) и рекомендовало воздержаться от энергичного нажима на Турцию по рецепту дипломатов или военных моряков. Оно высказалось за продолжение переговоров с Берлином до ожидаемой «полной их неуспешности», но не сочло возможным «прибегнуть к способам давления, могущим повлечь войну с Германией», в случае «необеспеченности активного участия как Франции, так и Англии в совместных с Россией действиях» {184} . В результате последний предвоенный международный кризис был урегулирован издевательски половинчато для Антанты [12] . По существу, проблема осталась неразрешенной и лишь из острой была переведена в затяж ную фазу. Служебное перемещение немецкого военного «советника» отнюдь не уменьшило его прав и даже расширило поле его командной деятельности. Благодаря этому германское влияние в Оттоманской империи осталось по меньшей мере прежним.
12
15 января 1914 г. Лиман фон Сандерс был произведен в маршалы Порты и назначен генерал-инспектором всех сухопутных сил Османской империи.
Накал страстей по поводу миссии Лимана показал, что восстановить старый «европейский концерт», расшатанный Боснийским кризисом, а затем Балканскими войнами, уже нереально. Международные отношения в Европе пришли в состояние кризиса — страны континента окончательно разделились на два враждебных лагеря — Тройственный союз и Антанту, причем взаимоотношения между ними вошли в стадию «вооруженного мира», от которой до войны только шаг. По удачному выражению историка Дэвида Стивенсона, острота противостояния и неустойчивость равновесия двух коалиций обратили европейский «баланс сил» в свою противоположность — в «локомотив катастрофы» {185} . В январе 1914 г. Коковцов был отправлен в отставку — премьер имел репутацию «германофила», и Николай II поддержал Сазонова в стремлении избавить от его опеки МИД, отстранив от участия в международных делах. Править бал российской внешней политики стала военная «партия», в ней зазвучали более решительные ноты. В беседе с британским послом царь заявил, что последующим попыткам Германии запереть Россию в Черном море он будет сопротивляться всеми силами и угроза войны его при этом не остановит {186} . Незадолго до этого Николай II отверг проект члена Госсовета П.Н. Дурново, который в пространной записке на «высочайшее имя», в видах предотвращения войны, указал на осуществимость и пользу для России ее блока с Германией, Францией и Японией как единственной международной комбинации, «лишенной всякой агрессивности» и способной «на долгие годы обеспечить мирное сожительство культурных стран», заодно сохранив русское «монархическое начало» и обезопасив саму страну от революции, анархии и распада. «Жизненные интересы Германии и России нигде не сталкиваются… Действительно полезные для нас территориальные приобретения доступны лишь там, где наши стремления могут встретить препятствия со стороны Англии, а отнюдь не Германии… Сближение с Англией никаких благ нам не сулит, а английская ориентация нашей дипломатии, по своему существу, глубоко ошибочна», — запоздало доказывал царю Дурново по поручению «правых» думцев {187} . [13]
13
Предложения Дурново, таким образом, фактически совпадали, хотя и в более широком формате, с давним планом германского императора (который в какой-то мере разделял и С.Ю. Витте) о создании континентальной антибританской лиги. Подробнее об этом плане см.: Рыбачёнок И.С. Закат великой державы. Внешняя политика России на рубеже XIX–XX вв.: цели, задачи и методы. М., 2012. С. 139–141.
Не имела успеха и попытка другого члена верхней законодательной палаты, бывшего дипломата барона Р.Р. Розена убедить Николая II, что государственным потребностям России чужды и европоцентризм ее текущего внешнего курса, и интересы ее союзников по Антанте, а «смутные идеи о необходимости для России стремиться к завладению Царьградом и проливами» лишены «разумного основания». Такой же химерой барон считал и подозрения Германии в угрожающих интересам России стремлениях к общеевропейской гегемонии{188}. Пронемецких симпатий ни сам царь, ни его ближайшее окружение впредь публично не выказывали. В годы войны в качестве их своеобразного «заменителя» сторонники Германии в высших русских правящих сферах поднимали на щит англофобию. В результате упорная борьба германской дипломатии за сепаратный мир с Россией, начатая еще в конце 1914 г., в годы царизма окончилась ничем, несмотря на весьма щадящие его условия, в корне отличавшиеся от последующих «брестских», на которые тогда еще соглашался Берлин.