Россiя въ концлагере
Шрифт:
Изъ за поворота тропинки послышались голоса. Показалась колонна лeсорубовъ -- человeкъ съ полсотни подъ довольно сильнымъ вохровскимъ конвоемъ... Люди были такими же истощенными, какъ моя кляча, и такъ же, какъ она, еле шли, спотыкаясь, волоча ноги и почти не глядя ни на что по сторонамъ. Одинъ изъ конвоировъ, понявъ по неголодному лицу моему, что я начальство, лихо откозырнулъ мнe, кое-кто изъ лагерниковъ бросилъ на меня равнодушно-враждебный взглядъ -- и колонна этакой погребальной {429} процессiей прошла мимо... Мнe она напомнила еще одну колонну...
...Лeтомъ 1921 года я съ женой и Юрой сидeли въ одесской чрезвычайкe... Техника "высшей мeры" тогда
Изъ оконъ нашей камеры была видна улица. Однажды на ней появился не одинъ, а цeлыхъ три грузовика, окруженные цeлымъ эскадрономъ кавалерiи... Минуты проходили особенно тяжело. Но "вeстникъ смерти" не появлялся. Насъ выпустили на прогулку во дворъ, отгороженный отъ входного двора тюрьмы воротами изъ проржавленнаго волнистаго желeза. Въ желeзe были дыры. Я посмотрeлъ.
Въ полномъ и абсолютномъ молчанiи тамъ стояла выстроенная прямоугольникомъ толпа молодежи человeкъ въ 80 -- выяснилось впослeдствiи, что по спискамъ разстрeлянныхъ оказалось 83 человeка. Большинство было въ пестрыхъ украинскихъ рубахахъ, дивчата были въ лентахъ и монистахъ. Это была украинская просвита, захваченная на какой-то "вечорници". Самымъ страшнымъ въ этой толпe было ея полное молчанiе. Ни звука, ни всхлипыванiя. Толпу окружало десятковъ шесть чекистовъ, стоявшихъ у стeнъ двора съ наганами и прочимъ въ рукахъ. Къ завтрашнему утру эти только что начинающiе жить юноши и дeвушки превратятся въ груду кроваваго человeчьяго мяса... Передъ глазами пошли красные круги...
Сейчасъ, тринадцать лeтъ спустя, эта картина была такъ трагически ярка, какъ если бы я видалъ ее не въ воспоминанiяхъ, а въ дeйствительности. Только что прошедшая толпа лeсорубовъ была, въ сущности, такой же обреченной, какъ и украинская молодежь во дворe одесской тюрьмы... Да, нужно бeжать! Дальше на сeверъ я не поeду. Нужно возвращаться въ Медгору и всe силы, нервы, мозги вложить въ нашъ побeгъ... Я взялъ подъ узды свою клячку и поволокъ ее обратно на лагпунктъ. Навстрeчу мнe по лагерной улицe шелъ какой-то мужиченка съ пилой въ рукахъ, остановился, посмотрeлъ на клячу и на меня и сказалъ: "доeхали, мать его..." Да, дeйствительно, доeхали...
Начальникъ лагпункта предложилъ мнe другую лошадь, впрочемъ, безъ ручательства, что она будетъ лучше первой. Я отказался -- нужно eхать дальше. "Такъ моторка же только черезъ день на сeверъ пойдетъ". "Я вернусь въ Медгору и поeду по желeзной дорогe". Начальникъ лагпункта посмотрeлъ на меня подозрительно и испуганно...
Было около шести часовъ вечера. До отхода моторки на югъ {430} оставалось еще девять часовъ, но не было силъ оставаться на лагпунктe. Я взялъ свой рюкзакъ и пошелъ на пристань. Огромная площадь была пуста по-прежнему, въ загонe не было ни щепочки. Пронизывающiй вeтеръ развeвалъ по вeтру привeшанныя на трiумфальныхъ аркахъ красныя полотнища. Съ этихъ полотнищъ на занесенную пескомъ безлюдную площадь и на мелкую рябь мертваго затона изливался энтузiазмъ лозунговъ о строительствe, о перековкe и о чекистскихъ методахъ труда...
Широкая дамба-плотина шла къ
И мнe показалось: вотъ если стать спиной къ сeверу, то впереди окажется почти вся Россiя: "отъ хладныхъ финскихъ скалъ", отъ Кремля, превращеннаго въ укрeпленный замокъ средневeковыхъ завоевателей, и дальше -- до Днeпростроя, Криворожья, Донбасса, до прокладки шоссе надъ стремнинами Ингуна (Сванетiя), оросительныхъ работъ на Чуй-Вахшe, и еще дальше -- по Турксибу на Караганду, Магнитогорскъ -- всюду энтузiазмъ, стройка, темпы, "выполненiе и перевыполненiе" -- и потомъ надо всeмъ этимъ мертвое молчанiе.
Одинъ изъ моихъ многочисленныхъ и весьма разнообразныхъ прiятелей, передовикъ "Извeстiй", отстаивалъ такую точку зрeнiя: власть грабить насъ до копeйки, изъ каждаго ограбленнаго рубля девяносто копeекъ пропадаетъ впустую, но на гривенникъ власть все-таки что-то строитъ. Тогда -- это было въ 1930 году -- насчетъ гривенника я не спорилъ: да, на гривенникъ, можетъ быть, и остается. Сейчасъ, въ 1934 году, да еще на Бeломорско-Балтiйскомъ каналe, я усумнился даже и насчетъ гривенника. Больше того, -- этотъ гривенникъ правильнeе брать со знакомъ минусъ: Бeломорско-Балтiйскiй каналъ точно такъ же, какъ Турксибъ, какъ сталинградскiй тракторный, какъ многое другое, это пока не прiобрeтенiе для страны, это -- дальнeйшая потеря крови на поддержанiе ненужныхъ гигантовъ и на продолженiе ненужныхъ производствъ. Сколько еще денегъ и жизней будетъ сосать этотъ заваливающiйся каналъ?
Вечерeло. Я пошелъ къ пристани. Тамъ не было никого. Я {431} улегся на пескe, досталъ изъ рюкзака одeяло, прикрылся имъ и постарался вздремнуть. Но сырой и холодный вeтеръ съ сeверо-востока, съ затона, холодилъ ноги и спину, забирался въ мельчайшiя щели одежды. Я сдeлалъ такъ, какъ дeлаютъ на пляжахъ, -- нагребъ на себя песку, согрeлся и уснулъ.
Проснулся я отъ грубаго оклика. На блeдно-зеленомъ фонe ночного неба вырисовывались фигуры трехъ вохровцевъ съ винтовками на изготовку. Въ рукахъ у одного былъ керосиновый фонарикъ.
– - А ну, какого чорта ты тутъ разлегся?
Я молча досталъ свое командировочное удостовeренiе и протянулъ его ближайшему вохровцу. "Мандатъ" на поeздку до Мурманска и подпись Успенскаго умягчили вохровскiй тонъ:
– - Такъ чего же вы, товарищъ, тутъ легли, пошли бы въ гостиницу...
– - Какую гостиницу?
– - Да вотъ въ энту, -- вохровецъ показалъ на длинное, стометровое зданiе, замыкавшее площадь съ сeвера.
– - Да я моторки жду.
– - А когда она еще будетъ, можетъ, завтра, а можетъ, и послeзавтра. Ну, вамъ тамъ, въ гостиницe, скажутъ...