Россия в неволе
Шрифт:
В полночь подняли кругали – кто с чаем, кто с чифиром, и – наверное, это неистребимый русский рефлекс – сразу принялись закидывать всё, что на столе, с космической скоростью – в топку! Как в поезде, когда только расположились в купе, сразу, – курочка, сало, огурчики – так и за новогодней трапезой – тр-р-р!.. Впрочем, довольно тихо, без особой суеты, с обычной арестантской солидарностью – не семьями, не каждый над своим баулом – а общаком, поминая всех родных, всех благодетелей, всех парней, – заботясь друг о друге, чтоб всем досталось хотя
Фирменный торт "от Юры Безика", шокольдос и почти все сладкое – рандолики, лимонные шарики, порезанные на ломтики яблоки и мандарины – кончились в первую очередь. Под утро стали показывать старинную, времён Очакова, и покоренья Крыма, киносказку – "Садко". Те, кто так и не прилёг, смотрели древнюю наивнейшую киношку уже не споря ни о чем, только комментируя всё происходящее в скобках:
– О! Пошёл искать счастье. Счастье – дома, грёбаная жизнь! Ну ты, Садко, и невменяшка! Кайф – это когда дома твои в порядке, и пресс на кармане приличный!
– А птица счастья, смотри – ух, и морда у неё п…датая!
– Оставь покурить, грифон!
– У грифона и проси!
– Вот этого я с детства не выношу – как он там под водой дышит? Не Садко ты, а Герасим, на всю херню согласен!
– Слушай, кого-то мне этот грифон напоминает! Барракуду какую-то!
– Это не грифон, это группер!
– Да мне по хрену, Груббер-Шмубер – это же вылитый Мишаня…
Хорошо, Мишаня уже уснул. "Садко" прошёл на ура, как впрочем и все остальные новогодние сказки – потом была и "Троя", и "Властелин колец", первая часть.
– Я бы пошёл сейчас на войну! А ты бы, Макс, семёру свою променял? Вот открывается дверь, и тебе говорят – хочешь искупить кровью? Ты бы пошёл?
– Я что, греблан? На хрен это нужно? Я НЕ ДЛЯ ТОГО СЮДА ПОПАЛ!..
– А я бы пошёл, – Мишаня открыл один глаз. Всё он слышал, и про барракуду, и про свою неправильную заточку, похожую на группера, но не реагировал.
– Я тоже пошёл бы, только не на мечах, и не с чехами, и не за Путина. За страну. Если бы была такая война – запросто. Только чтоб стрелять из "калачей" и СВДшек. А не так – ну их на хрен! Представь, тебя как Ахиллеса в пятку – шпок! Охрененно больно. И главное, за что?
– Не надо было к этой дичи привязываться – к славе. Его Одиссей, вот тоже хитрый греблан, понял на чём поймал? На славе. Славы захотел, вот его и замахорили.
– А потом ещё и эта курица, дочь царя Приама. Ну и что, что дочь царя – всем им только одно нужно – бивень! А остальное без разницы – что Ахиллес, что Одиссей!.. Прикинь, враг Трою плющит, её родину, у неё на глазах – а ей по хрену мороз… Ах, Ахиллес,
– Из-за них всё. Парис – петушила голимый, на хрен он, маленький бздюк эту Елену Прекрасную-то притутулил? Ещё домой притащил. Ещё и Гектора впарил в подельники. Похищение человека, причём часть 4-я, ОПГ – с применением оружия и т.д., старт от пятёрки – как минимум. За это надо отвечать! А они видишь что раздули – целую историю.
– Гектор – вообще молодца, умница, красавелло, пацан что надо. И ведь из-за брата, въехал ногами в жир – а тот-то, ясно, из-за этой клюшки. Все войны – из-за дичи этой: глазками хлоп-хлоп! Ах, Парис, ах, принц – дичь, что с неё возьмёшь.
– Надо же как надолго пацаны закусились. Это ж подумать только, 12 лет воевать. Это ж просто песец какой дурдом, какая движуха-положуха. 12 лет рамсили, в три раза дольше, чем с немцами в Отечественную. Не представляю.
– А представь себе 12 лет общего…
– Дурдом, что сказать! Лучше уж строгого. 12 лет общего – это вилы!
– Были и столетние войны. И ещё была война Алой и Белой Роз – брякнул неожиданно Фунтик, тихий поселковый алкоголик, от которого вот уж никто не ожидал таких познаний. Пить месяцами, закусывая солью или стаканом воды – это по его части. А тут – на тебе, война Алой и Белой Роз…
– Ни хрена ты монстр!
– А чё ты хочешь? Херакнули сначала одного, потом замахорили другого – вот и понеслась кровная месть. Затянуло… То этот, Патрокл. То этот, как его, Менелай-Шменелай!
– Во Фунтик даёт! Тебе точно всё на пользу – память возвращается, и мыслишь связно…
– Интересно, а чем они тогда вмазывались?
– Да уж не перцем.
– Я слышал, викинги, когда высаживались на берег, сжигали корабли, раздевались до пояса, обнимались друг с другом, накатывали грибков – и в путь!
– Ну, я же говорю – монстр! Что ты там по ушам ездишь? Какие в те времена грибы?
– Мухоморы. А что ты лечишь, северный что ли? Что, северные получаешь за подколки?
– Рыба моя, усни уже сладким сном. Когда корабли бороздят, шлюпки отдыхают.
– Ты что, колпачков обкурился?
Лёха вдруг вспоминает про давний Безиков вопрос. Он, как Раскольников, видимо вёл свой внутренний монолог, и теперь, как бы в полусне, не обращаясь ни к кому, бормочет, увидев в троянском принце Парисе своё ожившее отражение:
– Любовь. Да и что там разберёшь про неё. Им легко говорить – иди, бейся за неё… А какой без неё смысл жизни? А с ней?
Хата слушает его, провалившись в какой-то вакуум – разом вдруг все замолчали, и Лёха опять оказался в центре внимания:
– Не бери в голову, малыш. Что ты всё на изжоге да на колпаке? По первому разу тебе больше двушки не дадут. А это, считай, на одной ноге – через треть срока уйдёшь по УДО-МУДО – через девять месяцев уже будешь их подмышки нюхать!
– Ничего я не буду нюхать!