Российская Зомбирация

Злобин

Я с силой застучал в калитку:

– Эй, открывай! К вам тут мертвецы движутся!

Снова глаза в прорези. Безучастны до неприличия:

– Чего тебе? Как придут, так и уйдут, чай не новая вера.

– Я не христианин!

– Чем докажешь?

– Вот те крест!

Я перехватил пальцами, уже собиравшуюся было захлопнуться лесную регистратуру и умоляюще проговорил:

– Мил человек, ну сам посуди, какой я христианин? Если я отвечу, нет, ты меня впустишь? Кто вы вообще такие?

– В нашу общину вход заказан христианам, плюралистам и заглотным коммунистам, а свидетелем Иеговы особенно. Ясно тебе? Ты в каких богов веришь?

–

В наших. Самых правильных и лучших.

Глаза сощурились:

– В наших это, каких?

В лесу что-то фырчало и медленно шебаршась, ползло к забору. Я искренне надеялся, что это был гигантский добрый ежик, который ищет блюдечко с молоком.. Прежде чем я успел ответить, вратник указал подбородком за мое плечо:

– Ты поторопись братюня с ответом, а то жирдяй со товарищами скушает.

Между стволов мелькали приближающиеся фигуры во главе с тем здоровым жлобом, который прыгнул за мной в реку. Вот надоедливые и приставучие скотины! Что им от меня понадобилось, раз преследуют в такой глуши? Или устраняют как свидетеля их странного поведения? Значит, обладают разумом? В этот момент гигант саданул по плечу вырвавшегося вперед мертвеца так сильно, что тот переломился и упал ему под ноги. Тот схватил его за руку, раскрутил и швырнул в мою сторону, будто бы вспоминая свое прошлое олимпийского метателя молота. Остатки туши бухнулись, не долетев до меня и, скоординировавшись, отталкиваясь от земли руками, поползли ко мне.

– Господи, спаси и сохрани!

Человек за частоколом охнул:

– Ага, попался! Здесь в других веруют, христианам вход заказан. Ты дальше иди по лесу, несколько километров, там старообрядцы живут.

Я взмолился:

– Нельзя мне к ним, меня ищут за то, что я церкви поджигал...

Сразу же, как от ветра распахнулась маленькая калитка и я, нагнувшись, мигом влетел в нее. Мужчина хлопнул засовом, и только тогда ворота напряглись и дрогнули, как будто в них зарядили тараном.

Раздался разочарованный тоскливый вой.

– Проходи, – сказал мой собеседник и указал на дощатую мостовую, – прямо здесь.

До меня не сразу дошел смысл такого точного местоположения.

К превратным доскам был приколочен широкоформатный портрет Господа Нашего и Спасителя Иисуса Христа, явно скомунизденного из какого-нибудь баптистского храма. Надпись под протянутой рукой над белой хламидой гласила: “Иисус любит тебя!”.

Кто не знает, разница между православием и протестантизмом в том, что в протестантской традиции Иисус смотрит на тебя как на ближнего друга, а с православно выдержанных икон лик Спасителя мешает тебя с дерьмом.

– Милости просим, – сказал охранник, – проходите. Они не прорвутся, даже с жирдяем. Он не может сломать нашу ограду.

Я, не растерявшись, как следует, вышаркал ноги о порядком запачканное, но все еще имеющее божественное сходство изображение. “Господь наш, если ты действительно любишь меня, то простишь”. Религиозный фанатизм вещь упорная, архаичная и явно не для века массовой культуры, где он неминуемо выродится в фетиш, выставленный в тупых комедиях и сувенирных лавках.

В принципе, мы и так косвенно нарушаем всевозможные религиозные запреты каждый день. Сквернословя, желая каждую проходящую мимо красивую женщину, чревоугодничая. Весь мир в грехе и мы черпаем его столовой ложкой. Но вот когда дело доходит до богохульства конкретного, например, помочиться на стену церкви или подтереть задницу ликом святого, у большинства людей вскрывается какой-то внутренний барьер

и они, шмыгнув носом, говорят: “Ну, это же святотатство!” Как будто вся их прежняя жизнь была чем-то другим.

Двойные стандарты, что с них взять?

– Так пойдет?

Стражник кивнул, прислушавшись к ломящимся внутрь мертвецам. Он открыл дверцу и ловким движением прислоненной к стенке железной жлыги, пробил наседающему упырю голову. Затем, оценив обстановку, бросил копье на землю и стал раскручивать ручку авиационной сирены.

– Иди к главному дому. Там старейшина общины.

Не успел я облюбовать взглядом бревенчатые срубы, крытые не дерном и не шифером, а искусным тесом и дранкой, как раздался заупокойный, высокий визг. Так визжат люди, падающие с большой высоты. В туже секунду передо мной упало откуда-то сверху тело.

Старенькая бабушка, несущее ведро, увидав это, бухнулась на колени и воздела руки к небу:

– Боги явили нам чудо!

Чудо с рычанием подскочило, обвело потерянным взглядом окрестность и бросилось на бабку. Когда уже во всю выла авиационная сирена, рычаг которой вращал стражник, через забор перелетели и плюхнулись еще два тела, на сей раз понесшиеся ко мне.

Из домов и из глубины селения, как корь, уже повысыпали мужики и неслись к нам с рогатинами и топорами. Они с гиканьем обрушились на перелетающих через ограду буйных. Вилка рогатины удерживала юрких мертвецов на расстоянии, и пока тело по глупости перло вперед, напарник с топором обходил его с боку и проламывал голову острием. Всё было кончено так быстро, что не пострадала даже старушка, от которой оттащили бездыханное тело. За оградой взревел громадный зверь и по ограде из толстых бревен забухали кулаки.

– Злится жирдяй, – захохотал бородатый мужчина, – к нам хочет!

– И что у вас такие празднества, – спросил я осторожно, – мертвецы через ограду летают?

– Бывает. Сначала ломились, как слепыши, прямо в ограду, а потом умнее стали. Откопали откуда-то из-под земли вот этих здоровяков, а они наловчились через забор перекидывать тех, кто помельче. В первый раз худо было, а нынче приноровились.

Многие мужики походили на героев бородатых кельтской сказки. Они поведали, что селение зовется Мирград, и здесь поклоняются родным богам. Я, конечно же, радостно закивал и поспешил со всеми облобызаться, плача от того, что смог найти единоверцев.

Мирград жил рыбной ловлей, тем, что давал лес, но в основном огородами и мелкой скотиной. Крупной, за исключением пары коров и нескольких тупых городских баб, не было – гонять на дальние выгоны животных было опасно, мертвецы задирали буренок. Недавно община лишалась так двух вооруженных пастухов и несколько коров. Мне это что-то смутно напомнило. Брошенные колхозные поля, заросшие небритой дикой пшеницей, позволяли варить большое количество горького, но пива. Иначе, как я ехидно подумал, вся это языческая братия разбежалась бы через неделю.

В общине жило семь семей и множество людей свободного положения. Требований для устройства в общине было всего два: ненавидеть христиан и заглотных коммунистов, да защищать ее от редких атак кровожадных монстров.

Я спросил:

– А почему вы не вырубили просеки на подходе к Мирграду? Мертвецов бы издалека замечали.

– И власти бы нас тоже заприметили. Могут с летунов углазеть, а потом припишут столько, что пиши-пропало!

– И богато живете?

– Не жалуемся. Располагайся, будь как дома, ведь славяне издревле славились гостеприимством!