Российские этюды
Шрифт:
Не буду описывать дворец подробно. Кому интересно – посмотрите в Гугле. Я только скажу, что после него можно было оканчивать прогулку.
Это для того, чтобы не расплескать то неуловимое, что связывает всех нас с далекими годами, когда синяя голландская плитка считалась верхом изысканности и ею украшались спальни.
Потом я подошел к каменным сфинксам. Копия одного из них с длинным затейливым хвостом
И еще туда приезжали свадьбы. Женихи были немного помятые, а невесты неидеально красивые. Но все мы немного помятые и неидеально красивые. «Фотошоп исправит!» – говорят профи-фотографы. Это всегда звучит оптимистично.
Павловский дворец = Михайловский замок = Инженерный замок.
Александр Первый сбежал их этого мрачного дворца после убийства отца. А Павел сбежал из Зимнего, чтобы быть подальше от порядков своей матери – Екатерины Великой.
В Павловском дворце все странно, мало приспособлено для веселой мирной жизни. Огромные комнаты, огромные портреты царей, огромные окна, огромные лестницы. Там хочется прислониться к стенке и стоять в раздумьях. Когда я был молодой и глупый, то хотел написать смешной роман про реформы Павла и про его нелепые увлечения. Потом понял, что это был глубокий и несчастный человек. С большими странностями, но хотевший многое изменить к лучшему в своей стране.
Однако не получилось. И стоит его дворец-замок, где по ночам гуляет тень убитого Великого магистра Мальтийского ордена со свечой в руке.
А потом настал бесконечный питерский вечер. Для меня немного грустный и волнующий.
В этот вечер с перрона московского вокзала уходил поезд в город моего детства.
Город детства
Я не буду называть этот город. Кто знает меня, тот догадается о каком городе между Москвой и Питером идет речь. Это важно только для меня. А так, это город похож на тысячи других, где нет больших денег. Где было все поделено между 12-ю группировками, которым не было дела до благоустройства.
А сейчас… нет финансирования?.. желания? Или просто некому?
Кому повезло, тот работает от зари до зари. Кому повезло меньше, тот работает за сотни километров от дома. А кто-то сидит дома и смотрит в окно. Как писал Олег Поплаухин – работа есть всегда, но не за всякую платят.
Ладно, я по порядку.
Ночной перрон
Родственники меня не встречали.
Они всегда были небогаты, и автомобиль считался даже не роскошью, а рассматривался где-то на уровне личного самолета или паровоза.
Вот мотоцикл с коляской, помнивший живыми всех большевиков, – это было нормально.
Об этом без страха можно было мечтать, сидя на скамейке в полисаднике.
Я приехал в два ночи. Стоя в тамбуре, я представлял, как романтично покачу свой суперлегкий чемоданчик по ночному перрону. Светит половинка луны, в морозном небе мерцают звезды, качаются фонари, на перроне трещины, на которых стучат колесики.
Поезд остановился, проводница открыла дверь, посмотрела
– Не туда! – крикнула мне проводница, когда я побрел в сторону Питера. – Ты давай вперед, там лесенка и люди.
У забора лежало темное и страшное. Я присмотрелся, понял, что кучей тряпок и битых бутылок меня не испугаешь, и пошел вперед.
Мечты сбываются. Поднявшись по лесенке, я вышел на перрон и покатил свой чемоданчик, который исправно стучал колесами на всех трещинах. Светила луна, сияли звезды, горели фонари, слегка отражавшиеся в глазах сержанта полиции, провожавшего меня из темноты добрым взглядом.
Внутри вокзала громоздилась черная лестница, ведущая к переходу на другую платформу. Это лестницу я помнил и боялся с детства. И вообще, вокзал в этом городе не перестраивался со времен Николая Первого.
На лестнице было людно. Там ходили мужчины и даже одна женщина, за которой увязался привокзальный пес, учуявший что-то съестное в ее чемодане. У выхода в город стояли два охранника. Казалось, что они охраняют город от непрошеных гостей.
Такси
В город можно было выйти только через рамку металлоискателя. Когда я шагнул к двери, рамка оглушительно зазвенела.
– Что делать? – спросил я у заспанного охранника.
– Иди отсюда! – поприветствовал он меня.
– А такси я найду? – спросил я.
– Ищи! – посоветовал он, и я вышел на площадь.
На площади стояли три машины.
– Работаешь? – спросил я у шофера, который с трудом помещался в пространстве между рулем и спинкой сиденья.
– Жду, не видишь, что ли? – сказал он и кивком вежливо послал меня к третьей машине, которая стыдливо пряталась в тени магазинчика.
– Поедем? – спросил я худощавого парня, вышедшего из машины, чтобы помочь поставить чемодан в багажник.
– Сто пятьдесят! – сказал парень, узнав адрес.
– Так это в два раза дороже чем от Пулково до центра Питера! – удивился я.
– Рублей! – сказал парень, и мы поехали.
Андрей
Я намеренно исказил имя водителя. Так, на всякий случай. Мы ехали по странным улицам, напоминавшим мое детство. Только все было хуже. Покосившиеся избы-пятистенки, разбитые дороги, лужи, дома с черными окнами без стекол, сломанные заборы, пятиэтажки, исписанные словами о любви… На одной улице я заметил странную парочку в спортивных штанах и черных кожаных куртках. Казалось, что я снова попал в девяностые годы.
Андрей включил музыку. Кто-то пел на английском языке о том, что надо быстрее ездить на машине, а то жизнь проходит мимо. Потом этот же мужик запел о неразделенной любви.
«Нам бы его проблемы!» – подумал я, наблюдая, как «девятка» Андрея пытается вылезти из очередной ямы на дороге. Но песни отвлекали внимание от разрухи, которая то появлялась, то исчезала в свете фар. Музыка утверждала, что где-то есть другой мир, где измена любимой является главной проблемой в жизни мужчины.
– Ты не поможешь завтра и послезавтра? – спросил я Андрея, когда мы приехали. – Мне надо в разные места… Ты бы дал мне свою визитку, я буду тебе звонить.