Российский колокол № 3 (45) 2024
Шрифт:
Девушка завизжала и повисла на шее программиста. Горячо прижалась голым телом, потом ойкнула и прикрыла соски:
– Простите! Я так рада!
Обладателем хвоста-дублёра оказался школьник из Австралии. Сов местное фото делали во время трансляции с помощью зеркала. Едва кадр отправился на ковчег, иконка которого сама появилась на экране, хвост Эль исчез.
– Так, подруга! Я тоже хочу! – Фил сунул Эль камеру. – Сделай пару снимков, где прячется моя пташка?
Несколько минут – и Фил радостно замахал настоящими руками. После этого челлендж набрал обороты и лавиной обрушился на медиа-пространство. Люди загружали гигабайты
– А вы, Натан? – Эль обернулась к спрятавшемуся в уголке программисту.
– Ой. – Мужчина смутился. – Я лучше дома. У меня слишком интимное место. А вы не хотите одеться?
Пришёл черёд Эль краснеть.
– Конечно!
– Спасибо вам! Если б не стрим, то Ной нас уничтожил бы.
– Это вам спасибо, чудесное приложение!
– Это моя работа, – скромно потупился Уайт. – Пора вызывать такси.
Эль и Филипп проводили нового знакомого и остались в студии.
– Представляешь, – девушка удивлённо смотрела на фотографа, – с этим хвостом я совсем забыла о благотворительном вечере!
– Не переживай, красотка. Думаю, о нём никто и не вспомнил.
Натан Уайт вытянул длинные ноги в салоне такси и откинулся на сиденье. Он был очень доволен собой. Засветился экран ручного зеркальца:
– Как всё прошло, дорогой?
Он хмыкнул:
– Как будто ты не контролировала каждый шаг!
Девушка на изображении, такая же худая и черноволосая, улыбнулась:
– Ты же знаешь, я всегда с тобой.
– Знаю, Нат. Для этого я тебя и создал. Твой совет сработал великолепно. Действительно, стоило посеять панику, как приложение набрало популярность. Старина Ной оказался убедителен.
– Были моменты, когда ты чуть не прокололся. Нам стоит отработать риторику. Фразы, манера речи, более искушённая личность тебя раскусила бы в два счёта. Хорошо, что Эль Деверо – дурочка.
– Ты ведь такую и искала. Она идеально влилась в концепцию: мало мозгов – много подписчиков. Пока твоя стратегия «Апокалипсис» действует. Опция «Болезнь» себя показала блестяще. Что запустим следующим?
– «Болезнь» и «Смерть», мы соединили оба мотива, – поправило изображение. – Может, «Войну»?
– Я всегда знал, что будущее за искусственным интеллектом, – благодушно подтвердил Натан Уайт.
– И за грамотной рекламной кампанией, – согласилась девушка.
Юлия Комарова
Дерево игры
Небо смотрит на меня исподлобья – проглядывает красным испитым глазом солнца сквозь низкую тёмно-синюю тучу. Считается, что закат везде хорош, на море особенно. Краски сгущаются, как будто завершение дня должно поставить жирную точку, вынести окончательный приговор. И каков он был, мой день?
Платон не пришёл. Обещал встретить меня на станции и не встретил. Я предвкушала, как это будет. Глупо воображать, придумывать и домысливать. У меня никогда не получалось. Всегда в жизни всё по-другому. Это вам не шахматы.
Я специально приехала, чтобы с ним встретиться на Финском заливе. И вот – закат, солнце, небо. Серая стылая вода. Море и правда свинцовое. Небо мрачное, и никакого желания окунуться или тем более проплыть. А я стою на берегу, как в детстве, той серой холодной зимой, когда папа ушёл и море впервые на моей памяти замёрзло у берега. Ничего у меня не вышло. Никогда ничего не выходит.
Наш
Но нет! Тучи раздвинулись. Неожиданное солнце выплеснуло самый последний тёплый и ласковый луч прямо на вытянутую фигуру Платона, бегущего на фоне аристократических розовых стройных сосен по розовому же песку. Он машет мне и что-то кричит.
Классная картинка. Я на автомате достаю камеру: надо это снять, очень красиво. Такой обалденный свет! Тут бы другой объектив, да ладно. Так, поймала изображение. Картинка скачет и плывёт. Да что такое? Руки дрожат… Ну всё, хватит. И я просто опускаюсь на этот чужой холодный песок.
Когда я впервые его увидела, Платон сидел спиной к окну – в сумерках лица было не разглядеть. Зато я услышала его голос, низкий, мягкий, спокойный. Я даже не поняла слов, просто внутри стало тепло и вязко. Я села и весь вечер слушала. Я могла бы и всю ночь, но он ушёл. А я не взяла телефон, дурочка. И что было делать?
Я пошла в Русский музей. Папа говорил: «В любой непонятной ситуации надо просто посмотреть на что-то красивое, и станет легче». Я всегда зависаю у Куинджи: вот как он умудрился так нарисовать эту лунную ночь, что тебя затягивает, поглощает пространство, гипнотизирует луна? Почти такой же эффект в фильме «Меланхолия», когда героиня там ночью загорает. Я бы хотела так нарисовать – в детстве мечтала стать художником. А стала фотографом.
Там мы с Платоном и встретились. Стояли рядом какое-то время, а потом увидели друг друга и рассмеялись. Обрадовались. Сразу показалось, что мы знакомы сто лет – всю жизнь. Он был очень высокий и светлый, прямая противоположность папе, невысокому, чернокудрому и бородатому. Папа был похож на итальянского актёра или певца. Платон в своих смешных очках, с нечёсаными всклоченными волосами – на безумного учёного. И он не любил шахмат. Это было первое, что я у него спросила, когда мы вышли из музея. Платон закурил очередную сигарету и удивлённо посмотрел на меня, щурясь от дыма.
– Знаешь, я не играю, как-то не в кайф. В детстве ещё ничего. Лет в тринадцать клёво было. Помню, играл, мог заглянуть на несколько ходов вперёд. А потом садишься за доску, а у них – дебют, гамбит. Ну не знаю – какой смысл всё время разыгрывать одни и те же партии? Выигрывает тот, кто вызубрил больше вариантов.
– Ну нет, ты не понимаешь! Шахматы – это психология. И даже с элементами манипуляции. Не смейся. Я серьёзно. Это такое мощное лобовое столкновение двух личностей! Нужно видеть противника насквозь, прочитать его мысли, угадать его ход. И не переоценить противника, хотя плохо и недооценить. И главное – ты должен быть уверен в себе, ты должен верить, что найдёшь верное решение. А для этого надо прочувствовать соперника, залезть ему в голову! И только после этого можно делать свой ход. Например, я зашла на детский мат, ты понял мой замысел и защитился; а если я отвлекла тебя гамбитом и перешла к детскому мату не третьим, а седьмым ходом? То есть, запомнив мой манёвр как детский мат, ты не допустишь мысли о нём даже после десятого хода. А после двадцать пятого? Это не зубрёжка, это чтение игры! – Я разволновалась и говорила много, и понимала, что он не ожидал такого разговора.