Росские зори

Маношкин Михаил Павлович

Наступил тот особый момент в битве, когда не меньшее, чем победа, значение имели честь и доблесть. Сарматы терпели поражение, но никто не мог упрекнуть их в слабости или трусости, а готы побеждали, но едва ли могли гордиться победой над сарматами — победой тысячи пеших над четырьмястами конных. Для полной победы готам надо было еще доказать индивидуальное превосходство над степняками — превосходство в силе, воинском мастерстве и бесстрашии.

Пробил час единоборств. Отряд конных готов двинулся на поле боя — пехота расступилась перед ними, образовав широкий круг. Воины переводили дух и, видя, что битва вступает в свою завершающую фазу, забывали об усталости и ранах: сейчас честь столкнется с честью, сила с силой,

умение с умением, и только после этих единоборств определится победитель.

Сарматы, увидев готскую конницу, опустили мечи. В руках у них опять появились щиты и копья.

Готские всадники осадили коней, образуя ровные ряды, изготовившиеся к последней схватке. Всадник против всадника, копье против копья, меч против меча.

На поле битвы установилась тишина, которую нарушали лишь стоны тяжелораненых.

Лось вынес Останю из леса.

— Фаруд мой! Вызываю тебя, Фаруд!

Это был голос воеводы, и все готы и сарматы повернули головы на этот голос, но еще никто из них не понимал, чего хотел росс.

Останя вынесся за передний край готов, поднял меч.

— Фаруд, вызываю тебя!

Теперь его поняли. По рядам готов пронесся шум голосов и стих.

Фаруд принял вызов. Он отбросил копье и поднял меч. Глаза у него блеснули: наконец-то он сквитается с этим неуловимым россом, сумевшим не раз унизить его, поставить на грань позора!

А Останя с холодной решимостью смотрел на коварного сармата, на совести у которого было немало росской крови. Это он вторгся с отрядом головорезов в земли россов, грабил и лил кровь, хватал и уводил в плен молодых женщин и мужчин; он выступал под личиной союзника, когда ничего иного ему не осталось, и он же превратился в опаснейшего врага, когда сила опять оказалась на его стороне. По его вине Останя разлучен с Фалеем, а маленький отряд беглецов пережил столько бед. Этот человек причинил много зла, насилие для него было привычно в отношениях с людьми, он не заслуживал права на жизнь. Такое право имеет лишь тот, кто сам защищает жизнь, — так поступали россы, поклоняющиеся великим богам справедливости: всеобъемлющему Роду, матери-земле Макоши и покровительнице счастья вечно юной Ладе…

Готы и сарматы затаили дыхание, следя за поединком.

Бой был короток. Фаруд погнал своего коня навстречу сопернику. Лось, почувствовав, как напряглось могучее тело его властелина, звонко заржал и ринулся вперед. Кони вздыбились, сшиблись, лязгнули мечи и Фаруд вместе с конем рухнул наземь. Останя снова поднял Лося на дыбы, вскинул вверх мускулистую руку с мечом, вызывая на битву следующего сармата, но никто из степняков не двинулся с места. Один схватился было за лук, чтобы издали поразить победителя, — тотчас сотни готских луков нацелились изрешетить сармата. Степняк опустил руку. Останя повернул коня — готы расступились перед ним и, пропустив его, снова сомкнули ряды. Уже на опушке леса он услышал шум возобновившейся битвы: конные пошли на конных…

Даринки на месте не было. Обеспокоенный, он оглянулся — она ехала за ним, сквозь бледность на лице у нее проступал румянец, а синие глаза светлели, оттаивали от пережитого ею волнения и страха.

Он понял, что она все видела и что там, на поле, между готами и сарматами, она тоже была рядом с ним. Он повернул Лося к Данапру, Даринка последовала за ним.

Шум битвы позади затихал.

6

ГОТЫ

Утолив жажду, они сбросили с себя одежду, зашли по грудь в воду, смыли с себя следы долгого пути. Потом они выкупали коней, вывели их на берег и снова вошли в воду. Уже давно они не испытывали такого удовольствия от купания.

Даринка и в воде не отходила от Остани. Он был ее любовью, ее опорой и защитой. Все, что она пережила за последние недели, было неотделимо от него. Он самоотверженно защищал ее, не

давал ей впасть в отчаяние. Когда, казалось, противостоять беде человек вообще был не в состоянии, Останя сражался еще яростнее. Его не останавливали ни путевые невзгоды, ни многочисленность врагов. Она знала, что он никогда не оставит ее в беде, и это придавало ей сил в самых безнадежных обстоятельствах. Она опасалась только, что смелость и беспокойство о ней побудят его к чрезмерному риску, что может плохо кончиться для обоих. Тревога за любимого человека обязывала ее действовать. Как многие росские жены, она в трудный час становилась рядом с мужем: она вместе с ним сражалась с грабителями могил, скакала на коне и переносила все тяготы пути; и сегодня, когда он выехал на поединок с Фарудом и стал между готами и сарматами, она была рядом с ним. Она первая натянула тетиву луку, видя, что коварный степняк готовится пустить в него стрелу. Страх за мужа заставил ее забыть о себе. Все, что выпало им в этот их свадебный месяц, они разделили пополам, и эти испытания связали их между собой прочнее всяких уз.

Подходили готы, останавливались в некотором отдалении от реки и смотрели на купающихся — на широкоплечего, узкого в бедрах мужчину и стройную молодую женщину. После кровопролитной битвы, закончившейся полным уничтожением сарматского отряда, это зрелище завораживало взгляд, представлялось слишком необычным. Было в нем нечто такое, что обязывало к почтительному молчанию даже самых нескромных из зрителей. Человек из чужого племени, пришелец, только что повергший наземь самого сильного из сарматских воинов, и женщина, только что бесстрашно стоявшая с луком в руках перед радами степняков, безмятежно купались в Данапре, будто были не в готском лагере, а у себя дома. Оба были прекрасно сложены, а в их отношениях друг к другу преобладала нежность. Суровые готы, жизнь которых проходила в непрерывных войнах, невольно почувствовали безыскусственную прелесть и красоту этих чисто человеческих отношений, говорящих разуму и сердцу больше, чем иные слова.

Потом мужчина и женщина оделись, привели себя в порядок, оседлали коней и, ведя их на поводу, пошли рядом. Саженях в пяти от готов они остановились.

Готы, конные и пешие, образовали широкий полукруг, в середине которого находился только что подъехавший конунг Вульрих, крепко скроенный воин средних лет. Рядом с ним стоял Раш. Внешне готы мало чем отличались от россов — после темноволосых степняков светлые и рыжеватые волосы готов бросались в глаза. Вооружение у них было пестрое: щиты и готские, и росские, и сарматские, мечи тоже разностильные, копья — длинные — с такими копьями пехота могла успешно противостоять вражеской коннице, луки — средней величины, доспехи металлические и кожаные, с пластинчатыми нагрудниками или без них. По всему видно было, что война для готов — дело привычное.

Конунг громко и внятно произнес несколько слов. Переводчик повторил его вопрос по-росски.

— Твое имя, воин?

— Евстафий, сын воеводы Лавра Добромила.

Когда переводчик передал его ответ по-готски, раздался шум голосов.

— Кто женщина, находящаяся с тобой?

— Эта женщина — моя жена!

— Как ты оказался в сарматской степи?

Тут Останя был вынужден подробно рассказать всю историю их вынужденных приключений.

Его речь не раз сопровождалась шумом голосов.

— Чего ты хочешь, сын воеводы Добромила?

— Возвратиться в края отцов!

— Ты забываешь, что готы и россы находятся в состоянии войны.

— Этого я не забываю! Но не россы пришли к готам, а готы ступили на земли россов!

— Что ты будешь делать, когда вернешься в свои края?

— Жить!

— Поднимешь ли ты свой меч против готов?

— Готы спасли мне и моей жене жизнь — я никогда не подниму свой меч против них, если они сами не побудят меня к этому!

Опять раздался шум.